Публикации

Нартский (Нартовский) эпос  — эпос кавказских народов. Термин «нарт» служит общим наименованием героев эпоса, которые образуют своего рода богатырское сообщество.

Основу открывшейся в Санкт-Петербурге выставки составили оригиналы иллюстраций мастера, выполненные специально для вышедшей в свет новой книги «Нарты. Адыгский героический эпос». Издательство и организовало выставку работ Савкуева. 

В книге около 150 иллюстраций Савкуева. Кроме того, примерно столько же работ художника, которые не представлены на страницах книги, тоже будут экспонированы на выставке, сообщил корреспонденту главный редактор издательства «Вита Нова» Алексей Дмитренко.

 «В этой книге Хамид Сакуев реализовал творческие замыслы, свою неповторимую народную образность претворил с полной самоотдачей. На экспозиции будут выставлены и большие станковые работы, отдельные эскизы, скульптуры и даже конструкции из металла, репродукции которых планировалось использовать в качестве заставок», — сказал Алексей Дмитренко.

В таком объеме нартский эпос не переиздавался. По словам главного редактора, творческая работа коллектива и художника над книгой продолжалась около пяти лет.

«Народный нартский эпос был впервые переведен с кабардинского языка и издан в 1957 году. Участвовали в этом выдающиеся ученые и переводчики. С тех пор, однако, в таком объеме нартский эпос не переиздавался и, главное, не был критически осмыслен должным образом учеными-фольклористами. Для нашего издания материалы к публикации подготовил специалист по адыгскому эпосу, профессор Адам Мухаммедович Гутов. Были составлены новые комментарии, словарь имен. Очень важными являются и иллюстрации выдающегося художника Хамида Савкуева. Он живет постоянно в Санкт-Петербурге, но его творчество корнями уходит в народную стихию кабардинцев и других адыгов», — пояснил он.

Как отметил главный редактор, книги издательства рассчитаны на избранный круг читателей, «элитарны».

«Тиражи наших публикаций стандартно небольшие. Эта книга отпечатана в 800 экземплярах. Распространяться она будет через розничную книготорговую сеть, есть ряд крупных книжных магазинов, где регулярно продаются наши книги, а также наиболее выгодные условия для покупателей будут в интернет-магазине «Вита Нова», — указал Дмитренко.

Художник Хамид Савкуев считает очень важным то, что книга получила наименование «Нарты. Адыгский героический эпос».

«Несколько лет назад издательство обратилось ко мне с просьбой иллюстрировать новое издание эпоса народов Кавказа. Я в свою очередь попросил их о том, чтобы легенды о нартах, которые заново переводились с адыгского языка, в новой публикации получили название «Адыгский героический эпос», — рассказал он корреспонденту.

«Вита Нова» — прекрасное издательство. Они устраивают экспозицию моих иллюстраций к эпосу о нартах. Сам же я давно занимался художественным творчеством на тему нартов. И предложение издательства сделало возможным сложить эти работы в одну большую книгу. В ее контексте созрел и проект выставки иллюстраций», — продолжил художник.

По его словам, свою работу он посвятил героическим адыгам XVIII-XIX веков, которые защищали свою родину.

Адыги (или черкесы) — общее название единого народа в России и за рубежом, разделенного на кабардинцев, черкесов, адыгейцев.

«Хотя сам по себе эпос о нартах древняя, архаичная форма творчества, у адыгов он был зарифмован. В основном стихотворный свод эпоса складывался в XVIII веке», — отметил Хамид Савкуев.

 «Я бы почел за честь выставиться дома. Несколько лет назад в Нальчике, откуда я родом, проходила моя выставка скульптур. И сейчас я готов сам привезти свои работы и туда, и в другие регионы Кавказа», — подчеркнул Савкуев.

Крупные художники не так часто выставляют свои работы на Северном Кавказе, отметил общественный деятель из Карачаево-Черкесии Анатолий Балкаров.

«Если у нас в министерстве культуры заинтересуются творчеством Савкуева, то в принципе, возможно, что его выставка приедет и к нам. В Черкесске Савкуев не выставлялся… Экспозиции крупных художников редко доходят до нас», — сказал он.

По словам Балкарова, Савкуев на Северном Кавказе известен у «продвинутой» части общественности, в основном среди тех, кто бывает в столицах, пользуется Интернетом.

«На выставке Хамида Савкуева я сам был несколько лет назад в Москве. Там имелась экспозиция его графики и скульптуры», — отметил он, добавив, что, помимо живописи, грандиозное впечатление производят конструкции из бронзы Савуева.

«Они весьма реалистичны. Такое ощущение, что видишь сюжеты из черкесской жизни. Смотришь на его картины или скульптурные композиции и кажется, что такое у нас вчера было», — восхищается Балкаров.

Ранее к нартским сказаниям обращались многие художники Северного Кавказа, отметила старший научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований РАН, Наима Нефляшева.

«Феликс Петуваш из Адыгеи работал на эту тему в графике, Мухарбий Гогуноков стал автором гобеленов «Нарты», Теучеж Кат создал настоящее чеканное произведение «Рождение Саусырыко». Давлет Меретуков иллюстрировал семитомник «Нарты». В Осетии очень интересные работы принадлежат Мухарбеку Туганову», — рассказала корреспонденту «Кавказского узла» Наима Нефляшева.

По ее мнению, так или иначе тема нартского эпоса присутствует в современном мире народов Кавказа, причем на разных уровнях – от ономастики и топонимики до осмысления нартского эпоса на научном уровне.

«Это говорит о том, что ресурс и потенциал эпоса неисчерпаем. Например, в современном именнике народов Северного Кавказа присутствуют имена нартских героев – у осетин Дзерасса, Сослан, Батраз, у адыгов – Адыиф (Адиюх), Сатаней, Акуанда, Ашемез. Да и само слово «нарт» в XXI веке уже стало именем собственным. Новорожденных с таким именем было довольно много уже лет 20 назад», — рассказала Нефляшева. 

Новое дыхание, по ее словам, обрела тема «Яблока нартов».

«В эпосе есть сюжет о том, что у нартов в саду росла волшебная яблоня с только одним золотым яблоком, которое созревало в течение дня. Каждую ночь чудесное яблоко кто-то, подразумевается, что самый умный и ловкий, похищал по ночам. Сегодня «Яблоко нартов» стало символом, присутствующим в названиях различных фондов и интеллектуальных конкурсов», — пояснила Наима Нефляшева.

Что касается академического знания, то нартоведение выделилось в отдельное направление.

«В Адыгее была попытка сделать отдельную исследовательскую структуру – в АРИГИ был создан отдел нартоведения, которым руководил в то время Аскер Гадагатль, но через несколько лет отдел был закрыт», — отметила Нефляшева.

Говоря о творчестве Хамида Савкуева, она вспомнила о впечатлениях своего детства от нартского эпоса. «В моем детстве была книга с цветными иллюстрациями нартского эпоса, изданная в бархатном переплете. Это одно из ярких впечатлений моего детства. Сегодня «Нарты» с иллюстрациями такого художника, как Савкуев, конечно, нужны всем. В такой книге, я думаю, мудрость и глубина эпоса будут органичны энергетике, которая присуща работам Савкуева», — подытожила Наима Нефляшева.

Я так боюсь, что всех, кого люблю,

утрачу вновь...

Я так теперь лелею и коплю

людей любовь.

«И если кто смеется — не боюсь:

настанут дни,

когда тревогу вещую мою

поймут они.

Ольга Берггольц

Май 1941

Ольга Берггольц ведет хронику происходящего в блокадном аду как христианский стоик, который знает, чьим Именем одолеваются врата адовы. Ольга Федоровна не раз признавалась в дневнике, что ее физические возможности давно исчерпаны, она , как все ленинградцы, истощена, больна, истерзана холодом и голодом, но душевные силы притекают откуда-то, будто душа уже и не связана никак с немощным телом.

Берггольц долго жила прямо в ленинградском Радиокомитете, чтобы иметь возможность в любой момент подойти к микрофону. Она была сестрой милосердия у одра умирающего Ленинграда.

О первом полном издании блокадного дневника Ольги Берггольц уже много написано и многое еще напишут. Полиграфическое исполнение этой книги, комментарии и сопроводительные статьи — на самом высоком уровне. Но, закрывая книгу, в душе остается, кроме потрясения, ощущение вины перед автором. Смущение, о котором не могу не написать.

В аннотации сказано: «Дневники потрясают своей откровенностью...» Дневники Ольги Федоровны Берггольц не только откровенны, они еще и глубоко интимны. Это не только предельно честная хроника блокады, но и записки молодой и красивой женщины. И если летопись бытия обращена в будущее, к потомкам, то интимные записи — не для чужих глаз.

Возможно, я не прав, но стремление публиковать без купюр необходимо, когда речь идет о политике, об осуждении зла, лжи и мерзости, но когда речь идет о сокровенной жизни страдающей и беззащитной женской души, о стыдном, больном и трепетном — почему сострадательно не прикрыть эти строки? Чье чувство свободы это может оскорбить? Это не упрек издателям и публикаторам, а скорее вопросы к нашей эпохе.

Что же остается нам сейчас? Ведь «Блокадный дневник» вышел. Не читать его? Нет, конечно, читать. Но читать его в тишине сердца, бережными глазами. Сквозь слезы.

Ольга Берггольц. Блокадный дневник (1941–1945). С.-Петербург, «Вита Нова», 2015.

Постскриптум

Из письма Ольги Берггольц младшей сестре, из Ленинграда в Москву, 26 сентября 1941 года.

Мусинька, — на всякий случай, — только на всякий случай знай: мои дневники и некоторые рукописи в железном ящике зарыты у Молчановых, Невский-86, в их дровяном сарайчике. М.б., когда-нибудь пригодятся...

Из блокадного дневника Ольги Берггольц

Эти записи сделаны ровно 75 лет назад.

18 января 1942 года

Это ощущение повальных смертей — в сотни раз ужаснее и неотвратимее, чем смерти от бомбежек. Как волны кидается на тебя смерть, ты чувствуешь ее в самом себе, — надо устоять, надо устоять.

22 января

Была у Коли. Я рассказываю о нем всем, жалоблюсь и на кухне в доме, и на радио, плачу, а дела обстоят еще ужаснее, чем я рассказываю... Видела вчера в Союзе П.А. Смирнова, — он опух, у него просящие глаза, но он пишет большую книгу о творчестве Шекспира и говорит, что эти дни как-то раскрывают ему Шекспира по-новому...

24 января

...Мне было жалко отдавать эти крохи, — ведь все это могла бы съесть я сама, но вместе с тем — какая радость видеть, как ели этот дикий коржик Галка и Вадик, как, обжигаясь, с остановившимися глазами ел кашу Юрка Прендель, и в эту минуту было не жалко еды вовсе, и я подкладывала им из своей тарелки.

Рвущее какое-то, терзающее, близкое к рыданию чувство, близкое к восторгу и исступлению чувство — голодному делиться с голодным.

7 февраля

Народ умирает страшно... Яшка заботится об отправке, спасении нашего оркестра, — 250 человек. Диктовал: «Первая скрипка умерла, фагот при смерти, лучший ударник умер...»

Из стихов Ольги Берггольц

Нет, не из книжек наших

скудных,

подобья нищенской сумы,

узнаете о том, как трудно,

как невозможно жили мы.

Как мы любили — горько, грубо.

Как обманулись мы, любя,

как на допросах, стиснув зубы,

мы отрекались от себя.

И в духоте бессонных камер,

все дни и ночи напролет,

без слез, разбитыми губами

шептали: «Родина... Народ»...

И находили оправданья

жестокой матери своей,

на бесполезное страданье

пославшей лучших сыновей.

...О, дни позора и печали!

Май, 1941

(Ольга Берггольц находилась в заключении 171 день: с 13 декабря 1938 года по 3 июля 1939-го).

Был день как день.

Ко мне пришла подруга,

не плача, рассказала, что вчера

единственного схоронила друга,

и мы молчали с нею до утра.

Какие ж я могла найти слова,

я тоже — ленинградская вдова.

Мы съели хлеб,

что был отложен на день,

в один платок закутались

вдвоем,

и тихо-тихо стало

в Ленинграде.

Один, стуча, трудился

метроном...

Из поэмы «Февральский дневник», 1942

Что может враг?

Разрушить и убить.

И только-то?

А я могу любить,

а мне не счесть души моей

богатства,

а я затем хочу и буду жить,

чтоб всю ее,

как дань людскому

братству,

на жертвенник всемирный

положить.

Грозишь?

Грози.

Свисти со всех сторон.

Мы победили.

Ты приговорен.

Из поэмы «Твой путь», 1944

...И даже тем, кто все хотел бы

сгладить

в зеркальной, робкой памяти

людей,

не дам забыть, как падал

ленинградец

на желтый снег пустынных

площадей.

1945

Достигшей немого

отчаянья,

давно не молящейся Богу,

иконку «Благое Молчание»

мне мать подарила в дорогу.

И ангел Благого Молчания

ревниво меня охранял.

Он дважды меня не нечаянно

с пути повернул.

Он знал...

Он знал, никакими

созвучьями

увиденного не передать.

Молчание душу измучит мне,

и лжи заржавеет печать...

1952