Один из гостей вечера, историк литературы Борис Фрезинский, поздравил с выходом «Амбидекстра» и самого автора, и издательство, выпустившее книгу на высоком полиграфическом уровне. Подлинным художественным событием книга стала и благодаря графике замечательного художника Клима Ли: он удивительно тонко почувствовал поэзию автора и сумел найти визуальный эквивалент важному для нее сочетанию глубокого постижения мира с утонченной литературной игрой. В целом, художественная концепция «Амбидекстра» напоминает о лучших примерах сотрудничества поэта и художника — таких, скажем, как книги П. Элюара и П. Пикассо.

Выступление поэта предварили директор «Вита Новы» Алексей Захаренков и главный редактор Вадим Зартайский, рассказавшие о многолетнем плодотворном сотрудничестве с Ясновым и о работе над его новым сборником. «Вита Нова» известна, главным образом, первоклассными изданиями классической литературы и нечасто обращается к творчеству современных поэтов. Таким образом, Яснов, выпустивший в этом издательстве уже вторую авторскую книгу (первая, «Замурованный амур» вышла в 2003 г.), оказался допущен в поистине высокий литературный пантеон.
На вечере Михаил Яснов читал стихи последних лет (и те, что вошли в сборник, и совсем новые). Большое впечатление на публику произвело стихотворение «Париж. Краткий вакхический путеводитель», в котором поэт продемонстрировал не только отменное владение стихотворной техникой, но и глубокие познания в географии Парижа, в частности, его злачных мест, неразрывно связанных с литературной историей. Из прочитанных Ясновым переводов настоящий фурор произвела «Опись» Превера, один из образцов поэзии сюрреализма.

В Музее Ахматовой собралась благодарная и чуткая публика. Поздравить автора с выходом книги и поднять традиционный бокал бургундского пришли поэты и переводчики М. Квятковская, О. Малевич, М. Тайманова, В. Дымшиц, А. Смирнова, Г. Соловьева, А. Фролов, Н. Хрущева и другие. Были в зале и ученики поэта из его студии перевода при Французском институте.

В заключение добавим, что у книги Михаила Яснова «Амбидекстр» есть все шансы не потеряться среди других творческих проектов, приуроченных к году Франции в России. Это прекрасный подарок знатокам русской и французской поэзии, а также всем ценителям хорошей книги.

А. Л.: Для чего нужны семилетнему мальчику два мотка проволоки? Для того, чтобы выжить. Детские, но уже ремесленно сноровистые руки выгибают из проволоки профили товарища Сталина и товарища Ленина. Каждое подобное выступление обеспечивает маленького беглеца парой копеек. Мальчик и есть сам автор, — Эдуард Кочергин, в возрасте семи лет подавшийся в бега. Он вырвался из детдомовского ада на Урале, чтобы добраться до Ленинграда, находящегося на расстоянии 5.000 км. Мальчик совершает это путешествие пешком или «зайцем» в товарных вагонах. Семь лет потребовалось ему, чтобы в 1952 году добраться до Ленинграда и встретиться там со своей выпущенной из концлагеря по амнистии мамой.
В первой части своей книги Кочергин описывает, каких людей он встречал на своём пути. Сначала это были сплошь инвалиды войны:

Цитата: «Вы, может быть, помните сороковые послевоенные годы. Помните
барахолки в городах и городишках, лавину «обрубков», «тачек», «костылей» и прочего искалеченного войной люда — безрукого, безногого, палёного, ослепшего... Эта жуть до сих пор у меня в глазах. Брейгель какой-то, в натуре — и на Руси».

А. Л.: Мальчик встречается с шайкой воришек и становится их «помоганцем». Он знакомится с артистом Евгением Шамбраевым. Тощей театральной получки не хватает для покупки дорогих медикаментов больной жене – и артист в своей городской квартире тайно дрессирует кур, учит их за плату вынимать листки с предсказаниями из ящичка. С этим номером он выступает на рынках.
Рассказом, подобным этому, Кочергин ставит памятник всем обездоленным, всем загнанным на самую грань существования людям в послевоенной России. Среди этих людей было немало молодых женщин, которые становились проститутками.

Цитата: «Отдельно от артели, совсем на другом социальном у ровне находилась
особа, которую на Съезжинской улице величали Екатериной Душистой. Натурально блондинистая дама мягких форм и приятной внешности отмаркирована была высшей цеховой категорией. Обслуживала больших военных, командировочных начальников и приезжих марксистских «толковников». Только наглая молодуха Аришка называла её передок «государственным», «казённым» и не считала, что разнится он чем-то от её, частного. «А фатеру у Катьки отберут, когда вытряхнут её до основания, и молодой отдадут». Явно завидовала».

А. Л.: Кочергин пишет языком тех, о ком он пишет. Это грубый, жёсткий слэнг, которому очень трудно найти соответствия в немецком. Поэтому за дело взялись сразу трое опытнейших переводчиков: Ганна-Мария Браунгардт, Рената и Томас Решке. Каждый из них переводил свою порцию, но двое других правили перевод коллеги.
Чем ближе к концу книги, тем язык в ней становится сглаженнее, если можно так выразиться, нормативнее. Кочергин описывает свои взрослые путешествия по русскому Северу. Здесь он встречается с семейной четой слепцов. Не обращая внимания на советский атеистический режим, слепцы отпевают умерших по старому православному обычаю.

Цитата: «Он звался Платон, а она — Платонида. (…) Поднявшись из-за стола после завтрака, Платон приказал своей напарнице: «Поднимай палку, Платонида. Пойдем до Дальнего Заполья, горок семь клюкать придется, часов девять, десять уйдет на то. Завтра там поутру надобно горюшко отплакать». (…) В каком ещё языке, у какого люда горе так уменьшительно-ласково горюшком зовется?»

А. Л.: Несмотря на то, что автор пишет от первого лица, ему удаётся сохранить дистанцию между собой и пережитым. Он не впадает в тон жалоб, сострадания к самому себе и обиды на весь мир. Наверное, это происходит потому, что люди, окружавшие его в детстве и юности, — те самые воры, инвалиды войны и проститутки,— смогли научить его: человечность может сохраниться везде — и на панели, и в сточной яме.

Резюме:
Известный русский театральный художник, Эдуард Кочергин описывает Россию 1940–1970-х в 24 энергичных, жёстких историях. Он описывает зеков, военных инвалидов, проституток, партийных функционеров. Автор не выдумывает своих героев, он всех их знал. В возрасте семи лет он бежал из детдома для детей врагов народа, расположенного за Уралом. Семь лет улица была его домом, покуда он не добрался до Санкт-Петербурга и не встретился там со своей мамой. Самое удивительное в его рассказах то, что они оказываются литературным памятником всем людям улицы. Собственную же судьбу Кочергин описывает без горечи, без какого-либо стремления вызвать к себе жалость.

Список художественных регалий академика Кочергина — лучший фон его прозы. Особенно «Крещенных крестами», одиссеи беспризорника Кочергина, сына «врагов народа», беглеца из энкавэдэшного детприемника в сибирском поселке Чернолучи. Бежит он летом 1945 года по железной дороге домой, в Питер.

Чтоб прокормиться, гнет на станционных базарах из проволоки профили дорогих вождей — Лысого и Усатого. А дружок и спутник, слепой Митяй, поет звонким дискантом «Сталин — наша слава боевая». Беспризорников кормят уцелевшие фронтовики... беспризорников вяжут в товарняках «черномалинники» в погонах НКВД. Кочергин зимует в детдомах Челябинска и Вологды, его заносит в архангельскую деревню и в исправительную колонию в изгвазданной усадьбе остзейских баронов. Остистый советский Колобок из пайкового жмыха на трофейном лярде катится через зверинец воспитателей, надзирателей, заслуженных педагогов и опытных вертухаев… Его дорога домой длится почти шесть лет.

А потом — мать, «отзвонившая чирик» по 58-й, находит сына. Из семьи уцелели только они: отец-кибернетик расстрелян, брат умер в детдоме в 1942-м. Колониста Кочергина доставляют в питерское НКВД, то бишь в здание Главного Штаба на Дворцовой. В первую ночь домашней жизни он видит сон:

«Помню, что снова очутился на площади Урицкого, в Главном Штабе, откуда нас с маткой Броней выкидывают прямо в сугроб из фараоновой парадной два амбала-близнеца. Мы поднимаемся и бежим по замороженной площади к трамваям, в сторону крепости со шпилем и корабликом на нем. …За нами погоня. Целая армия великанов-мусоров — в древних военных доспехах, с красными звездами на тульях фуражек, вооруженная щитами, мечами, копьями, топорами со стен арки Главного Штаба… Впереди на гигантском гранитном столбе летит дежурный капитан с огромными черными крыльями за спиной и черным мечом в руке. Он громко кричит матке:

— Ты с ним по фене, по фене!..»

Дикая смесь тюрьмы, сумы и ампирного ордера, какой стала в XX веке Россия, — тема и суть прозы Кочергина. Он — свидетель. А мы — наследники.

Раненые, контуженные, безрукие, безногие, те, кто будет раскатывать по улицам на тележках, кого будут называть "самоварами" (это потерявшие и руки и ноги на войне), от кого затем власти будут освобождать города, кого будут свозить куда-нибудь подальше от начальственных взоров, дабы спрятать эти страшные напоминания о том, какой ценой досталась победа, какие жертвы пришлось принести.

Впрочем, не всех, кто побывал на войне, на родине ожидала радостная встреча. Многие сразу оказались в лагерях, за колючей проволокой. Армия победителей возвращалась в страну, которая по существу была одним большим лагерем для заключенных. Если это и была империя, как теперь любят говорить многие, империя, в которой главенствовала казарма, барак. Империя, которая не слишком заботилась о своих гражданах, привыкшая смотреть на людей, как на пушечное мясо, трудовую плоть — сырье для грандиозных строек. Нет, совсем не радостный прием ожидал очень многих:

Отвечай, солдат, как есть на духу!

Ты кончай, солдат, нести чепуху:

Что от Волги, мол, дошел до Белграда.

Не искал, мол, ни чинов, ни разживу...

Так чего же ты не помер, как надо?

Как положено тебе по ранжиру?

Еле слышно отвечает солдат —

Ну, не вышло помереть, виноват.

Виноват, что не загнулся от пули,

Пуля-дура не в того угодила,

Это вроде как с наградами в ПУРе,

Вот и пули на меня не хватило!

Так писал Александр Галич о "поколении обреченных", и боль эта, кажется, жива до сих пор. Странно было бы не гордиться победой, странно и кощунственно было бы в ней сомневаться. Но героический пафос, наверное, все-таки не должен заслонять и другую сторону этой войны и этой победы. И если первое — безусловно, то второе (как империя обходилась со своими подданными и в том числе с победителями) — нет. Привкус казарменного, лагерного духа в нашей жизни чувствуется до сих пор. Вряд ли стоит его закрывать героикой — на первый план выдвигая воинственность и победную бодрость. И уж во всяком случае не только на этом должна основываться "национальная гордость".

И еще. Виктор Астафьев в конце жизни с необыкновенным трудом и внутренней болью писал о войне. Он чувствовал, что должен сказать эти трудные слова. "Прокляты и убиты" — это страшный эпос, побуждающий не к крику, а молчанию. Потому что крик, громкоголосие нередко скрывают правду, мешают ее осознанию.

Главный герой, парнишка, попавший в детприемник для детей «врагов народа», надолго там не остался. Он решил бежать – причем не куда-то, а из Омска в Ленинград. Дорога длилась несколько лет, и, как истинная «бродяжка», мальчик открывает в пути странный и пугающий, сломанный будто бы вихрем мир. А попав в Ленинград, ему нужно тоже изрядно попотеть, чтобы дома, именно дома, поесть пельменей и заснуть прямо на столе.

Осознав, что детство у него получилось нерядовым, Кочергин теперь делится им с публикой.

Тем более что сочинять «записки на коленках», иллюстрируя ими детство, оказалось очень захватывающим занятием.