Фото: ИЗВЕСТИЯ/Анастасия Семенович

В Петербурге, в доме-музее Достоевского открылась выставка «Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение».

На вопрос, почему выставка, посвященная Хармсу, разместилась в доме-музее Достоевского, директор музея Наталья Ашимбаева пояснила, что здесь с момента создания собирают материалы, относящиеся к связям литературы XX века с творчеством Федора Михайловича.

 — Существует научное мнение, что творчество писателей авангардных направлений в значительной степени происходит из стихов капитана Игната Лебядкина, персонажа романа «Бесы», — отметила Наталья Ашимбаева.

Писатель Даниил Гаранин

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Писатель Даниил Гранин, однако, не скрывал удивления по поводу проведения выставки Хармса в музее Достоевского.

— Один — самый серьезный писатель, другой — самый большой чудак в нашей литературе. Наверное, «чудак» — не самое лучшее определение. Но вся их группа — вне определения. Рад, что в нашей жизни опять появились обэриуты. В нынешней обстановке они чувствовали бы себя хорошо, привольно. Более абсурдной поры в России еще не было — жизнь полна обэриутских радостей, насмешек, удивительных и странных историй, совпадений, — сказал «Известиям» мэтр отечественной литературы.

Куратор выставки Алексей Дмитренко

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Куратор выставки Алексей Дмитренко, главный редактор издательства «Вита Нова», которое занимается изданием Хармса, рассказал, как собиралась экспозиция.

— Работа над каждой книгой превращалась в настоящее научное исследование. Мы разыскивали подлинные материалы, рукописи, фотографии, вещи. Какие-то предметы приобретали, какие-то нам дарили. А когда в нашем собрании появился легендарный чемодан, мы поняли, что количество должно перейти в качество, — заключил он. 

Речь идет о чемодане, в котором в блокадную зиму 1941–1942 годов друг Хармса, философ Яков Друскин сберег рукописи арестованных Хармса и Введенского. 

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

В прошлом году издательство «Вита Нова» приобрело автографы Хармса. Среди них — 13 не известных ранее текстов. Они представлены на выставке и в виде автографов, и в виде авторской книги художника Юрия Штапакова (она так и называется — «13 неизвестных», тираж — 16 экземпляров, сшита вручную), а также в виде театрализованного представления с участием приглашенных артистов.

На выставке можно увидеть радиоприемник Telefunken, принадлежавший Хармсу. О любимых передачах писателя свидетельствуют пометки в записных книжках и дневниках: репортаж о футбольном матче между турецкой и ленинградской командами (1933 год), концерт Шаляпина и репортаж о похоронах Кирова (1934), концерт из произведений Брамса и Перголези (1935). Тут же экспонируется деревянный стол, предоставленный Хармсом в общее пользование жильцов коммунальной квартиры на Надеждинской улице. На нем стоял квартирный телефон.

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Картину эпохи дополняют личные вещи Якова Друскина: дубовый письменный стол с тканевой обивкой столешницы, кресло, пишущая машинка «Москва», бинокль, увеличительное стекло, Библия. Над столом — фотопортрет Друскина, сделанный Михаилом Шемякиным в 1963 году.

Каталог выставки впечатляет исследовательским потенциалом — содержит, в частности, первые научные описания материалов из коллекции издательства, а также из других частных собраний, связанных с Хармсом и его окружением. По мнению гостей, посетивших вернисаж, следующим шагом организаторов должно стать создание музея Даниила Хармса.

«Он всё писал наоборот»

Гость выставки, художник Александр Траугот рассказал «Известиям, каким он запомнил писателя.

— Некоторые отделяют детские стихи обэриутов от «взрослых», серьезных. Это неправильно. Дети отличаются редким качеством: у них не испорчен вкус. Хармс любил детей, но писал, как не любит их. Но для этого надо быть Хармсом. Он всё писал «наоборот». И сам был ребенком — могучим, талантливым. Среди детей он чувствовал себя легко, в своей среде.

Александр Траугот

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Я помню, как он устроил целый спектакль на елке в Доме искусств, где должен был прочесть стихотворение. Вошел, споткнувшись. Уже привлек внимание. А как он читал! Сначала пробормотал что-то неразборчиво. Дети зашевелились. Шум, внимание. Его принцип — озадачить, вызвать восхищение. Хармс — это всегда игра: со слушателями, с собой.

Еще могу рассказать «бытовое». Когда мы приходили в гости к Друскину, у него всегда была водка и «копчушки». Он мог много выпить, это составляло предмет его гордости. И не пьянел. И Хармс тоже. Если Яков Семенович Друскин много выпивал, то закрывал один глаз. Видимо, у него двоилось.

Хармс рассказывал, как они втроем — он, Друскин и Петров — ходили в пивную, брали водку и борщ, и у Петрова почему-то все время прибавлялся борщ в тарелке. Он незаметно выливал туда водку — соревноваться с ними не мог.

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

Справа - племянник Хармса Игорь Грицын

Анастасия Семенович/ИЗВЕСТИЯ

«Количество переросло в качество»

Главный редактор издательства «Вита-Нова» Алексей Дмитренко:
— Мысль создать музей Хармса появилась далеко не спонтанно: дело в том, что в какой-то момент количество информации, материалов и подлинных предметов, связанных с ним, переросло в качество. На протяжении всего существования нашего издательства мы интересовались жизнью и творчеством Даниила Хармса. Благодаря целенаправленному поиску материалов, у нас началась формироваться коллекция, состоящая из вещей писателя, хранившихся в личных архивах его сестры. Главным объектом нашей коллекции стал легендарный чемоданчик, в котором Яков Друскин вывез рукописи Хармса и часть рукописей Введенского из блокадного Ленинграда. В 2012 году нами были приобретены у частного московского коллекционера восемь листов произведений с автографами Хармса. Из этих двадцати работ тринадцать до сих пор не опубликованы.

«Этот музей позволит лучше понять ХХ век»

Никита Елисеев, литературный критик:
— Во всем мире нужны литературные музеи. Но почему эти заведения столь важны и необходимы для Петербурга особенно? Дело в том, что история культуры двадцатого века представляет собой череду слоев, каждый из которых отсоединяется от другого, вследствие чего между ними образуется провал, через который почти не переступить. В итоге одно поколение о другом имеет крайне приблизительные представления в силу понятных причин, о которых нужно говорить. Я могу привести несколько примеров. Помню, в Театре им. Ленсовета ставили «Заповедник» Довлатова, и одна молодая девушка в зале у своей подруги начала выспрашивать по поводу отношений Довлатова и КГБ: она не могла понять, почему гэбистов в те времена так боялись и почему писателю нельзя было опубликовать свои работы за границей. Мы видим, что реалии двадцатого века уходят в прошлое, и сейчас наше искусство совершенно спокойно отражает жизнь, в то время как в советской России искусству ради собственного выживания необходимо было значительно ретушировать все отображаемое. Скажем, если француз посмотрит французский детектив 1947 года «Набережная Орфевр», то он поймет, как его соотечественники жили сразу после войны: руины, кабаре, преступность, беспредел полиции, он все это понимает и видит. Если же нынешний российский гражданин 1992 года рождения посмотрит фильм «Весна» товарища Александрова, то он ничего не поймет о том, как жили люди в послевоенном Союзе, так как там рассказана некая красивая сказка, имеющая весьма отдаленное отношение к реальности. Именно поэтому должны быть созданы музеи, сохраняющие реалии двадцатого века. Хармс же как раз тот человек, по которому эти реалии проехались всеми колесами. Когда будет создан музей, когда будет восстановлен быт того времени, этот кусочек мира, в котором жил Хармс, мы сможем выстроить перед нынешними поколениями картину интересного и сложного двадцатого века.

«Его творчеством стали не только тексты, но и жизненное поведение»

Валерий Шубинский, автор первой биографии Даниила Хармса:
— Что должно быть в музее Хармса? Некоторое время назад я гулял по Петербургу с друзьями, приехавшими из-за границы, и мы подошли к его дому. У мемориальной доски есть такая полочка для цветов, и там собралась целая коллекция странных штук: это были обломки каких-то старых вещей, совершенно свою функцию утративших, — какая-то изогнутая пластмассовая ножка от столика, фрагмент непонятного музыкального инструмента. У обэриутов это называлось «формушками». Мне бы хотелось, чтоб эти штуки оказались в музее. Также я знаю, что у издательства «Вита-Нова» имеется радиоприемник со следами от пивных бутылок на верхней крышке. По рассказам современников, вторая жена Хармса, Марина Малич, любила слушать музыку, лежа на диване и попивая пенный напиток, ставя бутылки на приемник. По сути, еще та формушка! Как-то во времена, когда я работал экскурсоводом, меня спросили, почему я не делаю экскурсию по всем обэриутам, а только по Хармсу. То же самое недавно спросили меня относительно музея Хармса. Отвечу на этот вопрос так же, как и несколько лет назад: Хармс — это культурный знак, это писатель, который стал неким культурным персонажем, чьим творчеством стали не только тексты, но и жизненное поведение. Его фигура отлично поддается музеефикации, презентации, и именно через него можно рассказать обо всех остальных участниках движения.

Только что вышла третья книга Эдуарда Кочергина «Записки планшетной крысы». Планшетом профессионалы именуют театральную сцену, а звание «крысы» присваивалось давным-давно лучшим, «или, как говорили в стародавние времена, хитрым» специалистам из тех, что готовят этот планшет к ежевечернему празднику, на который иногда приглашают и нас.

Но на любом празднике практически никогда не замечают тех, кто устраивал это восхитительное торжество: кондитеров, пиротехников, мастеров чистоты… Также, глядя на сцену, мы редко задумываемся о том, кто же создал, воплотил, овеществил мир, в котором лицедействуют любимые актёры. Кто сплачивал гигантские брусья, которые должны выдерживать тонны нагрузки. Кто шил мундиры, платья с робронами и шлейфами, выкраивал лохмотья, столь изящные, что удовлетворили бы взор и Оскара Уайльда… Мы не замечаем этих людей, не знаем, не видим, а, между прочим, без них театральный народ совершенно не полный. Более того, без них театральный мир категорически невозможен.

Своей книгой Эдуард Степанович Кочергин исправляет аберрацию нашего зрения. Он умело совмещает пафос с иронией, юмор с негодованием и проводит нас такими коридорами, приводит в такие закоулки закулисного мира, куда без него мы бы и сунуться не осмелились. Какие профессии раскрывают перед нами свои тайны, какие типы проходят, какие характеры! И с каким удовольствием, с каким пиететом рассказывает автор о друзьях и коллегах.

Каждому наверняка запомнился свой рассказ, но мне – о дяде Иване, мастере деревянных дел. Он вышел из вепсской деревни и всю долгую жизнь (с перерывом на войну) держал в руках небольшой топорик, выкованный ещё дедом. Этим, казалось бы, примитивным орудием Иван Щербаков вызывал к жизни изумительные вещи, место которым не только на сцене, но и в музее. Застряли в памяти и слова, которыми этот человек, обычно неразговорчивый, встретил сценографа Кочергина. Мастер рассмотрел рисунки мебели, которые предложил ему художник спектакля, а потом спросил тихо и не очень уверенно: «Делать как у вас или как надо?..» «Как надо, как надо!» – вскричал ошарашенный автор будущих мемуаров. А спустя три недели уже оглаживал столы и скамейки, изготовленные руками Ивана Григорьевича. Не буду перебирать эпитеты – руками! Нашим естественным орудием, которому мы редко находим достойное применение.

Тут же вспомнился эпизод из сборника очерков Дмитрия Урнова. Филолог и критик рассказывает о своём хобби – рысистые бега. И в один день в присутствии автора знаменитый наездник уговаривает приятеля принять участие в соревновании русских троек (цитирую, извините, по памяти): «Я на коренном, ты на правую пристяжную, а на левую безрукого посадим…» И собеседник, и рассказчик оцепеневают, а мастер продолжает с великолепным презрением: «Конечности-то у него имеются, да только не к тому месту прилажены…»

Мы давно уже потеряли уважение к ручному труду. Но какую же деятельность мы способны поддерживать? Интеллектуальную?.. Не говорите, мне смешно. Вспомните наши дороги, а заодно тех, кто с ними постоянно рифмуется. Чтобы мыслить, надобно иметь голову, а обыкновенный «шейный вырост» любые слова и думы проскакивают насквозь, не застревая ни на секунду. Какое же место в нашем теле ещё способно к упорядоченной деятельности? Возможно, и то, о котором вы только что вспомнили. Да-да, именно через это место и проходят наши действия. Но ведь и оно оказывается не в полном порядке, если судить по телевизионной рекламе некоторых препаратов.

А мы всё упорствуем в своём неведении, надеемся, что жизнь как-то образуется сама собой. «Не бывало ещё так, чтобы никак не было», – утверждал приятель солдата Швейка перед тем, как отправиться на виселицу. Слабое утешение, да?

«Не делайте как у нас, вершите как надо!» – хочется крикнуть немедленно. Да кто же может нынче указать пути и способы верные? Вот и персонаж очерка Эдуарда Кочергина, деревянных дел мастер дядя Иван, давно уже отплыл на невидимый берег в лодке-домовине, самим для себя приготовленной. Без единого сучка подобраны были доски, и собрано последнее пристанище без единого гвоздя и шурупа. Хорошо, что память сохраняется о подобных умельцах. Но что осталось нам, кроме воспоминаний? Сам Кочергин ведёт сейчас курс театральных художников. Некоторые его студенты уже сами оформляют реальные постановки. Любопытно, а кто же им готовит реквизит и декорации? Не потому ли пошла нынче мода на голую сцену, что некому уже заполнить её вещами?..

​Если бы попросили выразить впечатление от работ Бориса Диодорова, то, скорее всего, это были бы выражения: «ювелирная работа», «задушевная беседа», «уютная атмосфера сказки». Подобно кропотливому мастеру бирюлек, он создает тонкий бережный цветной рисунок, словно подернутый незримой поволокой воды, снега, облаков. Босая Герда, сидя на камне, поджимает ножки, цвет ее волос сливается с сухими, не облетевшими с осени листьями, сквозь решетку забора, над крышами замка кружатся те же листья, черные точки ворон и снег, снег, зябкий снег. В бирюзовой прозрачной воде, в созвездиях рыбок исполняют танец русалочки, лицо Снежной королевы – не белое, а иссиня-черное от вечного холода и злости, голову ее, похоже, венчают острые осколки от разбитого зеркала. А в теплые, мягкие, как сам пух, иллюстрации к сказке Милна Борис Диодоров, как он признавался в интервью, буквально привносил увиденное в деревне, где они жили с женой. Он рисовал для своей маленькой дочки, и ему хотелось перенести на картины всю свою переполненность ощущением красоты и гармонии.

​Однако главное на выставке – это итог многолетнего труда художника над образами повести-сказки шведской писательницы Сельмы Лагерлеф «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции». Это не тот сокращенный пересказ, который мы знаем с детства. Учительница Сельма Лагерлеф задумала эту книгу как учебник, чтобы ее ученики, пролетая вместе с Нильсом над Швецией, узнавали ее географию, историю, народные предания. Саму книгу, роскошно изданную в издательстве «Вита Нова», можно было приобрести на открытии. Первое, что можно сказать, – надо поверить шведам. Уж кому как не им знать колорит национальной сказки. А они, по словам организаторов, были поражены, насколько Борис Диодоров сумел передать ее атмосферу. Серо-белые, полупрозрачные тона, мягкие движения облаков и листьев, сухие поля и трава, занесенные снегом, абрисы средневекового городка, фахверковые деревенские домики, забавно очеловеченные образы животных – ворон, гусей, ласточек. Конечно, знакомые сюжеты – победа над полчищами крыс с помощью волшебной дудочки, побег от разъяренного памятника, спасение гуся Мартина, из которого собирались сделать суп, и другие сцены, не вошедшие в детскую версию.

​Третья часть выставки – это иллюстрации к повестям Льва Толстого «Детство. Отрочество. Юность», созданные в 1970-е годы для издания на испанском языке, и ныне, в 2013 году впервые изданные в России вместе с оригинальным текстом. Это опять же чрезвычайно тонкие, аристократичные, пронизанные бережным чувством, не черно-белые, но серебристо-серые офорты. На них точно, но мягко вычерчена деталь – напольные часы, осколки разбитой вазы, лапоть, связка лука или книги, ноты, пианино, залетный экипаж. И, конечно же, лица – легкие, грустные, прекрасные, похожие на тени славного прошлого. Кстати, иллюстрации неуловимо близки анимации Юрия Норштейна в «Шинели». Вообще, как неоднократно думалось: анимация – это видоизмененная движущаяся графика и живопись. Недаром поздравить Бориса Диодорова с итоговой выставкой пришел его друг – мультипликатор Гарри Бардин. А вообще о творчестве Бориса Диодорова лучше всего говорят его напутственные слова выпускникам факультета графических искусств МГУП: «…без промедления беритесь за классику. Она у нас давно не иллюстрируется глубоко. В мире она вообще не иллюстрируется. Мы, наверное, последние, кто еще не до конца утратил эту высокую традицию. Искусство, если оно духовно, – это категория вневременного. Художник должен быть не только профессионалом самой высокой пробы, но еще и личностью. А для этого надо много читать, браться за самые дерзновенные мечты. А вы знаете… я всей своей жизнью подтверждаю: деньги не нужны! Во всяком случае, их отсутствием нельзя себя оправдывать. Нельзя говорить себе: вот сейчас я подзаработаю, а заветные мечты отложу до лучших времен. Так ничего не выйдет. А мечта, если вы не предадите ее, воздаст вам потом по заслугам. Художественные удачи в работе над классикой бессмертны».

Художник объяснил, что на языке театра « планшет»  — это сцена, а « планшетная крыса»  — шуточное внутритеатральное звание, которое присваивалось опытным, талантливым работникам постановочных частей и декорационных мастерских. Возникло за кулисами императорских театров Санкт-Петербурга в конце XIX века.

В роли ведущего презентации выступил худрук БДТ имени Товстоногова Андрей Могучий. Начал он с того, что этого дня ждали давно, нам всем повезло — строители позволили товстоноговцам и приглашенным гостям войти в театр. Реставрация идет полным ходом. Пахнет краской, в зале холодно, гуляет ветер. Но доброжелательные билетеры, служащие в театре по многу лет, ненавязчиво, как и прежде, направляли приглашенную публику в партер… Для зрителей театр откроется в мае 2014 года.

Накануне Эдуарду Кочергину исполнилось 76 лет,  его поздравляли с днем рождения и дарили подарки. Пришли и его ученики — студенты пятого курса Театральной академии, будущие сценографы (одни девушки!). « Надо всех расцеловать!»  — разошелся именинник.

Владимир Рецептер, художественный руководитель « Пушкинского театрального центра»  и театра « Пушкинская школа», рассказал, что сейчас в его театре ученицы Кочергина делают декорации к спектаклям. В 60-70-е годы Рецептер работал в БДТ актером, помнит, что Товстоногов не любил писать, а любил импровизировать, говорить, за ним записывали. Издали книги Евгений Лебедев, Олег Борисов, Сергей Юрский, Татьяна Доронина, Олег Басилашвили, Владимир Рецептер… И Эдуард Кочергин, художник, который всех поразил еще своей первой книгой « Ангелова кукла»  (в БДТ и Тбилисском русском театре имени Грибоедова поставлены по ней спектакли).

Валерий Фокин признался, что предвкушает то удовольствие, которое ему предстоит от чтения новой книги. Главного художника БДТ он назвал « главным дебютантом, который не боится рисковать». В ответ виновник торжества присвоил руководителю Александринки « звание истинно Планшетной крысы» , отметив:

— Он поднял наш замечательный Александринский театр и сделал его одним из лучших в городе — и не только в городе.

На вечер пришли писатели Илья Штемлер, Валерий Попов, Елена Чижова, актеры Людмила Макарова, Георгий Штиль, Ируте Венгалите, додинец Сергей Курышев (22 года в МДТ-Театре Европы играют спектакль Додина в сценографии Кочергина « Бесы»). Артисты вкусно, с азартом читали публике рассказы из книги. Все сидели на лавках, табуретках и стульях. Там, где прежде был занавес, транслировались исторические театральные фотографии и страницы представляемой книги.

Длинная очередь в фойе театра из желающих купить книгу (увы, всем не хватило) напомнила времена очередей за билетами на спектакли БДТ.

Прямая речь

Андрей Могучий, художественный руководитель БДТ имени Товстоногова:

— Эдуард Степанович Кочергин был одним из первых, кто меня встретил в БДТ, когда я был назначен на этот ответственный пост. И первым завел меня в здание на Фонтанке, 65. Стройка — всегда столкновение мнений, позиций. Позиция Кочергина всегда ясна, аргументирована, принципиальна и, что очень важно, современна. Я учусь у него прямоте и честности, с которыми он подходит к нашему делу. Мне есть на кого опереться.

Говорят товстоноговцы

Людмила Макарова, народная артистка СССР:

— Я по-настоящему взволнована: пришла в свой театр, в котором служила почти 70 лет. Я очень люблю Эдика Кочергина, знаю его книги. Но еще у меня было желание посмотреть на наш театр. Смотрю и слышу голоса моих любимых артистов, партнеров, и мне страшно… Но хочется жить дальше.

Геннадий Богачев, народный артист России:

— Я испытываю некоторое волнение: домой попал, а дома должно быть уютно. Наша с Андреем Толубеевым гримерка № 11 считалась лучшей гримеркой Советского Союза, там было все. Я 44 года здесь отслужил, вместе с Эдуардом Степановичем, мы с ним на « ты» . У меня родилось такое звание для него: « литературно-театральный археолог» . Он залезает в глубины своей памяти (она у него большая, длинная), и на поверхность появляются замечательные люди театра, события, которые многие помнят. Это история не только БДТ, а всего театрального Ленинграда-Петербурга.

Ирина Шимбаревич, помощник художественного руководителя БДТ, заслуженный деятель искусств России:

— Товстоногов и Кочергин — великий творческий дуэт. Жаль, что не было в то время видеокамеры, чтобы записать, как рождались их спектакли. Георгий Александрович мог сказать два слова, и Кочергин тут же рисовал, и замысел обретал свои формы на листе бумаги. « Эдик, сделайте мне « ситцевый Версаль», — и появлялись « Волки и овцы» . Как был бы счастлив сегодня Товстоногов, если бы прочел хотя бы одну книгу своего любимого Эдика, без которого он просто не мог: все 30 с лишним его спектаклей на великой сцене БДТ и 11 за рубежом сделаны Кочергиным.