И в бесконечной череде портретов лиц, причастных к тому, что называется российская история.  Но прежде всего перед нами  развёрнутая биография великого человека, написанная квалифицированным, вдумчивым и, как представляется, объективным исследователем, без какой-либо идеологической или политической тенденциозности:  и без излишних восхвалений и без столь модного ныне очернительства.  Автор в своей фирменной сдержанной и взвешенной манере демонстрирует нам как превосходные стороны характера и высокие заслуги Алексея Петровича Ермолова, так и его ошибки, а порой, увы, и крайнюю (вынужденную?) военную жестокость этого солдата до мозга костей ( как он сам говорил о себе: «В нравственном смысле я солдат»).  С первых же страниц читателю разъясняется основная цель данного издания: «… у нас нет возможности и надобности представить во всех подробностях боевую и административную деятельность Ермолова /…/. У нас /…/ иная задача: постараться понять стратегические идеи Алексея Петровича и психологические мотивы, им двигавшие.»  Надо сказать, выполнена эта задача с блеском. И читаются эти два тома,  превосходный «римский стиль» которых нельзя не отметить, несмотря на свою объёмность (1300 страниц!),  на одном дыхании.  Недаром двухтомник имеет подзаголовок —  документальный роман. Романическое начало  выражено в нём вполне очевидно.  Скажем сразу и о всех прочих достоинствах. Во-первых, приведённый обильный, необыкновенно важный и интереснейший  документальный материал: письма, воспоминания, дневники, документы того времени, рескрипты царствующих особ, дальнейшие биографические и исторические исследования.  При малейших исторических разночтениях Яков Гордин приводит все доступные для данного эпизода источники, тактично и корректно их комментируя.  Следует отметить и превосходную иллюстративную часть издания: практически все упоминаемые в тексте персоналии, а их множество (указатель упоминаемых лиц занимает 50 страниц!),  представлены своими портретами, плюс к этому сцены сражений, а также архитектурные и пейзажные виды  мест, где разворачивалось действие. Роскошен и иконографический блок героя книги, в котором Алексей Петрович Ермолов предстаёт перед читателем от совсем юного офицера времён польского похода последнего десятилетия  XVIII века до портретов самых последних его дней, а дожил он до памятного года отмены крепостного права.  По правилам академического издания дан и обширный справочный материал по библиографии и всем упоминаемым лицам.  И в работе с техническими опечатками «Вита Нова» явно прогрессирует;  если раньше их насчитывались десятки в одном томе подобного объёма, то теперь —  всего лишь единицы на протяжении двух томов.
Но вернёмся к герою книги. История генерала Ермолова и обыкновенна и необыкновенна одновременно.  Необыкновенна она по масштабу личности нашего героя, по уровню его притязаний, по его необъятному честолюбию, выражавшемуся в благородной и не покидавшей его жгучей мечте о «подвиге».  И это при том, что реальных подвигов было в его биографии предостаточно.  Он не раз спасал российскую армию в ключевых её сражениях от самого буквального, физического разгрома на протяжении всех наполеоновских войн, не только в славных битвах войны Отечественной.  Фантастическая и безошибочная тактическая интуиция, личная храбрость, беспредельная вера в него нижних чинов и младших офицеров, готовых идти за своим Алексеем Петровичем и в огонь, и в воду, и на редуты, и под картечь, и в штыки —  всё это в совокупности позволяло переламывать, казалось бы, уже обреченные боевые ситуации.  Но Ермолов, рождённый и выросший еще в екатерининскую эпоху, навсегда инфицированный её вирусом  беспредельного расширения империи, мечтал о прорыве в Азию, о завоевании Персии, о выходе к границам Индии, что вовсе не входило в планы ни Александра I, ни Николая I, но продолжало мучить боевого генерала до конца его военной карьеры.  Оттого и рвался он на Кавказ, пытаясь создать там плацдарм для дальнейшего великого похода.  Но планам его не суждено было сбыться, и в этом великая драма великого человека, наложившая отпечаток на всю его дальнейшую судьбу.  Недаром, подводя итог этой неординарной биографии, называет его Гордин Цезарем без Рубикона.  И имя Цезаря возникает здесь не случайно. Любимое чтение Ермолова с самых младых ногтей —  Цезарь и Плутарх, позже —  всё, связанное с Наполеоном, полководцем, которого в те времена, считая неприятелем, одновременно почитали как величайшего воителя и непревзойдённого стратега.  Образец для подражания у Ермолова —  Римская империя и римская армия. Себя он называет проконсул Кавказа, свои боевые кавказские части —  легионами. И письма, и мемуары пишет лапидарным «римским стилем».  Миф о cебе творит исключительно по римскому образцу. 
А обыкновенна история генерала и солдата Ермолова,  как обыкновенно плачевны многие судьбы незаурядных людей в Российской империи в их совершенно беспомощном взаимодействии с бюрократическим властным механизмом. С горечью видишь, как человеку, выдающемуся по талантам, весьма квалифицированному и опытному в своём деле, наделённому и храбростью, и честью, и любовью к Отечеству, и чувством справедливости, и множеством других и воинских и гражданских достоинств, не давали развернуться в полную силу, обходили в наградах, замалчивали подвиги и успехи, с завидной регулярностью вынуждая заниматься нелюбимым делом,  превращая действующего артиллериста, лучше которого в российской армии не было ( таково было мнение и высшего командования, и обоих императоров!), в начальника штаба, удалённого от поля брани, куда он рвался, пехотного командира ( это лучшего-то артиллериста!)  и т.д.  И уж совершеннейшей издёвкой после бесславного принудительного удаления Ермолова с Кавказа, которому он отдал десять лет жизни, создав там мощный форпост российской империи, было — после значительного перерыва в государственной службе — его назначение в Государственный совет не по тому делу, в котором он был действительно дока, а в карантинный комитет, где он ничего не смыслил, и откуда вскорости в заслуженной обиде ушел в полную отставку.  А ведь ум и доблесть руководства в том и состоит, чтобы каждый подчинённый находился на том месте, где он максимально может принести пользу и ведомству, по которому служит,  и Отечеству. Но с кадровой политикой у наших властителей всегда были проблемы, и самый наглядный здесь пример —  бесславное завершение романовской династии.  В самом принципе отбора людей, случайности элиты, по словам автора книги, проявлялась слабость государственной системы, её порочность. И как тут не вспомнить слова Николая Бердяева:  «Нет более горькой и унизительной зависимости, чем зависимость от воли человеческой, от произвола равных себе.» Вот об эту унизительную зависимость от людей гораздо более мелкого масштаба, но приближенных к власти и оттого влиятельных, Ермолов и бился всю свою жизнь. Но кроме причин системных, объективных, были, конечно, и  причины сугубо личностные, пагубные в характере боевого генерала.  Это и его не в меру острый язык, размашистость в оценках, которые он, без разбора чинов и званий, не стесняясь, раздавал направо и налево, не думая о последствиях ( его блистательные по «римскому стилю» и остроумию письма в списках расходились по всей читающей России), его неумеренная склонность к интригам, которые в конечном итоге практически всегда оборачивались против него самого. Чего стоят его письма к Александру I через голову вышестоящего командования  с требованием смещения Барклая де Толли с должности главнокомандующего ввиду его «измены» и неспособности к руководству, что, в конечном итоге создало ему определённую репутацию и привело к подозрительному и недоброму отношению к нему Кутузова, оттеснившему его на периферию.  А ведь Ермолов был героем Бородина, именно его действия спасли батарею Раевского —  знаменитейший эпизод сражения.  А сколько полезного для империи он сделал на Кавказе, став легендарным героем —  «Смирись, Кавказ, идёт Ермолов!» Разумеется, были там и ошибки, существенно и надолго осложнившие отношения с кавказцами, но кто в той ситуации был бы лучшей ему заменой, кто был бы идеальным правителем? Многодесятилетняя кавказская война уже без Ермолова  показывает всю сложность и запутанность кавказского узла. Злые языки, вслед за Николаем I, называли его «кумиром прапорщиков», но заслуги Ермолова в сбережении своих верных солдат неоспоримы. Заботился он и о минимальных потерях на поле боя, и за неоправданные потери наказывал нещадно (поучиться бы у него этому нашим Жуковым!), но и об устройстве солдатского быта неустанно пёкся, о том, чтобы все были одеты, обуты, накормлены вовремя.  Армия его обожала.  И когда Николай I не без оснований нервно поинтересовался, как прошла присяга войск новому императору на Кавказе, то в ответ к своему неудовольствию услышал: «Так это же с Алексеем  Петровичем присягали! Прикажи он, и персидскому шаху бы присягу принесли!»  Памятуя о том, как Тынянов называл этого самодержца карьеристом, можно заподозрить его и в зависти к славе Ермолова, и к опасениям определённого рода, тем более, что со времён Павла I он числился неблагонадёжным, а декабристы упоминали имя легендарного генерала в составе будущего правительства.
Да, Ермолов уже при жизни творил о себе миф, понимая свою особую роль в истории империи. Замкнутый мальчик, воспитывавший себя на героях Плутарха. Шевалье, знавший наизусть рыцарскую поэму Ариосто. Юный приятель Валериана Зубова, примерявший на себя доспехи Александра Македонского. Романтический воитель, декламировавший с Кутайсовым трагические и грозные песни Оссиана перед великой Бородинской битвой. Грозный «потомок Чингисхана» (этим мифом он устрашал и склонял на свою сторону персидских вельмож во время посольства в Персию), поклявшийся стереть Персию с лица земли. Новый Цезарь , сокрушавший со своими легионами современных варваров (так он понимал свою имперскую миссию на Кавказе).  Таков был Ермолов. Таким нам представляет его на страницах своего двухтомника Яков Гордин. Не полюбить эту легенду русской воинской славы невозможно.  Прочесть эту биографию всем, интересующимся историей Отечества, желательно. Ну, а у тем, у кого нет времени на столь объёмное чтение, вскоре должна представиться возможность ознакомиться с сокращённым вариантом документального романа в известной и давно любимой читателями серии ЖЗЛ. 

Выход в свет такого издания — нечто из запредельного, что возможно, кажется, только в России. Поэт и художник Губанов в рекламе не нуждается, его экстравагантная судьба, типичный для русского таланта характер без минимальной способности к приспособленчеству сделали его кумиром нескольких поколений. Так случилось, что я обитал в какой-то параллельной жизни и видел, как возник феномен Губанова. Это было время финишной кривой советского строя, время людей высоко тревожных, которые все могут и ничего не хотят. Не хотят, по крайней мере, из того, что могло предложить общество. Руководство страны в предчувствии распада лихорадочно искало способы удовлетворить население, которое уже невозможно было удержать страхом и колючей проволокой. Противоречивые проекты наслаивались один на другой.
Впрочем, как и сейчас. Однако сейчас другое время и вряд ли нам удастся осмыслить выдающуюся роль Пятого управления КГБ СССР по работе с диссидентами. Работа с диссидентами и террористами возникла и развивалась параллельно. Почти два десятилетия одно отвлекало от другого. Культивирование искусственного диссидентства все же гуманнее, чем организованной преступности.
Однако собственные душевные мучения заставляют усомниться даже в этом.
Недоступность самиздата —  миф искусственно созданный для фабрикации запретного плода и привлекательности национальных феноменов анекдота, диссидентства, авторской песни, собственной исключительности и тоски. Лично у меня была большая коллекция самиздата, в т.ч. лично напечатанного на дармовой фотобумаге. Начал я этим заниматься еще учеником вечерней школы в 1964 году в Институте биофизики с «Доктора Живаго» с фотопленки микрат-200 по просьбе своего руководителя. Закончилось во ВНИИ Биотехнологии перепечатываем на лабораторной «Москве» стихов Гумилева, которые принесла уборщица —  такая же, как я дворник-сторож.
После революции начала 90-х факты стали доступны, потому что не нужны. Никому уже не интересно, как, кто и для чего ввел через «черный ход» такие издания, как «1984» или «Прощай, Каталония!» Оруэлла. Косвенно причастен автор пересказа в «ИЛ» Георгий Шахназаров и это показывает, что подкоп под власть имитировала сама власть. Прием достаточно типичный для внутренней политики России, кто бы ни сидел в исторический момент в Кремле независимо от его имени и названия должности.
Мне как ровеснику, соученику Губанова, генетику и журналисту кое-что известно из самых разных и весьма неожиданных источников. Иначе я бы решил, что выход в свет культового поэта с презентацией на культовой non/fiction —  некий тщательно спланированный мощный PR-ход.
USAID на акции подобного уровня нехилые бабки отваливает. Правда, большая часть уходит на откаты, и исполнителям достается меньше. Но у нас-то, как я не в первый раз вижу на примере известных генетиков, подобное получается даром! И мир начинает учить русский.
Сама по себе non/fiction стала эстетическим событием уже судя по облику посетителей. Это какая-то высшая раса человека. Пожилые люди и новая молодежь сочетаются гармонично и в облике и в поведении. Молодежи больше. Обилие книг и издательств условно делится на две категории. На фоне известных монстров существуют небольшие элитарные издательства. Элитарные книги издают все. Книги есть дешевые и дорогие. Покажите мне другой город мира, где такой сложный и важный для понимания ключевых событий в управлении историей роман, как «Бесы» Достоевского, можно купить за сто рублей. Дешевле установленной ФСРАР минимальной цены водки. Отсюда вывод: спрос на сложную литературу в стране больше, чем на алкоголь и это определяет издательскую политику.
Сам-  и тамиздат ныне в почете. На прилавках non/fiction —  обильная россыпь того, за чем гонялись с фонариками в темени раннего утра в 70-х. За десять-двадцать рублей можно было купить факсимильные издания 20-х Гумилева, Кузьмина, Блока, Маяковского. На non/fiction они идут по двести-триста, т.е. на порядок дешевле. И с овчарками по кустам за тобой менты не гоняются, а вовсе наоборот. ЦДХ —  одна из лучших площадок Москвы.
Много изданий относительно дорогих и достаточно неожиданных. Книга Губанова —  не самая дорогая. Мне досталась за три тысячи. Тираж тысяча экземпляров по нынешним понятиям средненький. Однако по качеству, объему и содержанию издание может быть объектом изучения высших форм продукции отрасли, которая упорно пытается стать коммерческой. Творчество Губанова читаемо, почитаемо и изучаемо. Защищены диссертации и делаются новые. Исследователь творчества Губанова Андрей Журбин своими емкими примечаниями с выверенной библиографией придал стилизованной под «рукопись» книге вид академического издания.
«В примечаниях отмечены наиболее отчетливые аллюзии и реминисценции, явные цитаты. Преимущественно в контексте биографии поэта, его эстетических ориентиров и продолжаемых им художественных традиций трактованы имена и топонимы, встречающиеся в текстах. Приведены варианты отдельных строчек и строф, а также сведения о первых публикациях стихотворений, осуществленных при жизни автора» —  написал А.Журбин.
Отдельно надо отметить подбор иллюстраций к стихам. Судя по рисункам, Губанов владел любой техникой, которая оказалась моментально доступна. Я помню, как лихо он творил декорации к школьному спектаклю, орудуя шваброй в качестве кисти. Ведра с гуашью школа предоставила в изобилии.
Интерес представляет публикации в прессе и фоторяд. Для комплекта можно было бы привести выписки из архива по исключению Л.Губанова из школы за неуспеваемость, полученные в ответ на депутатский запрос Григория Балыхина.
Но и без этого картина встает цельная и гармоничная. Выход такой книги, на мой взгляд эволюциониста, является типичным примером уникального события. В нашей молодости роль уникальных событий отрицалась. Сейчас эволюцию можно изучать не только по костям с остатками не совсем сгнившей ДНК. Можно просто наблюдать за происходящим в России. Директор издательства «Вита нова» Алексей Захаренков, кажется, сам не понимает, как это так все чудесно срослось, чтоб издание стало возможным. Тем более никто не знает, что будет уже завтра. Опыт прошлого на глазах, и каждый его этап уникален, включая школы, где мы учились одновременно с Губановым. Себя я уникальным не считаю и не потому, что еще не умер. Это страна такая уникальная и здесь всегда найдется человек на уникальную роль —  издатель Алексей Захаренков, хранитель архива и составитель Ирина Губанова, исследователь Андрей Журбин, некий нетипичный психиатр Андрей Бильжо. Вряд ли получится составить полный список тех, чья роль вольно или невольно вызвала жизни феномен художника-поэта-хулигана-двоечника-пьяницы Леньки Губанова и как следствие издание книги. Думаю, что их все же меньше, чем его стихов. Но сотня точно наберется. У нас в России все с избытком-перехлестом.
Представленные мною выводы позволило сделать короткое интервью Захаренкова после презентации.
 — Алексей, вы сказали, что издаете только классику. По вашей классификации, Леонид Губанов —  классик?
 — Конечно, это классик поэзии XX века. Книга вышла в серии «Рукописи». Серия у нас посвящена, в основном, самиздату в чистом виде. А Губанов — один из первых авторов самиздата, его в самиздате издавали очень много, как и многих  авторов XX века: мы помним дефицит и недоступность литературы в России. Много произведений ходило в списках, в самиздате, машинописи. У Губанова вообще была очень тяжелая судьба. У нас в издательстве создана серия, существующая уже десять лет и посвященная литературе XX века. Конечно, Губанов в этой  плеяде в первых рядах.
 — На вашем сайте, наверно, можно посмотреть, что издано?
 — На сайте все есть.
 — Алексей, и все-таки как так получилось, связалось, что вышел такой объемный сборник? Его создатели живут в разных городах, далеко друг от друга, к кому-то надо искать особый подход. Не все спутники судьбы Губанова доступны для диалога. Некоторые этапы жизни Губанова в информационном провале из-за недоступности документов. Как вам удалось всех связать?
 — Вы знаете, я родился и жил в Риге, мы в середине 80-х годов занимались самиздатом. Просто перепечатывали на машинке и копировали на «Эре». Так мы издавали сборник Губанова в 1985 году. Не помню тираж — то ли 20, то ли 30 экземпляров. У меня до сих пор этот сборник есть. А потом вернулись к Губанову в начале 2000 года. Тогда не удалось разрешить вопрос прав. Три года назад подписали авторский договор. Ирина Губанова считает, что права принадлежат только ей. Три года назад вышла книжка в издательстве «Время», и вот это вторая книга Губанова, которая вышла в России.
 — Ну, кроме маленьких?
 — Кроме маленьких.
 — В нее вошли все стихи Губанова?
 — Нет. Сюда не вошло много интересного, например, поэма «Письмо Венедикту Ерофееву», посвященная книге «Москва —  Петушки». В нашем сборнике — избранное, конечно. Попытки собрать лучшее с точки зрения Иры Губановой. Состав книги — это была ее прерогатива. Ирине, конечно, помогали, но как составитель в книге значится она.
 — Что означают ваши слова «книга —  памятник самиздату»?
 — Вот видите, книга напоминает  редакторскую папку  — обычная наклейка с названием, канцелярские уголки. В нее вложена машинописная рукопись со сплошной нумерацией, просто проложенная иллюстрациями.
 — Картинки тоже его?
 — Картинки Губанова. Здесь порядка 90 иллюстраций с автографами.
 — Какой тираж?
 — Тысяча сто.
 — По нынешним понятиям не совсем мало?
 — По нынешним понятиям не очень мало. Реализация, конечно, будет небыстрой.
 — Последний вопрос: вы не планируете академическое издание?
 — Да вы знаете, никаких текстологических исследований не проводилось. Там черт ногу сломит. Чтобы сделать губановскую текстологию, а если готовить академическое издание — значит, надо сделать текстологию,— я не знаю, сколько лет-десятилетий надо потратить. Для этого исследователи должны иметь все рукописи, все варианты. Я так понимаю, что это большая сложность. Большая часть архива у Иры Губановой.
 — Спасибо, Алексей. Вы, несомненно, очень позитивный человек.

Объемный двухтомник петербургского историка и писателя Я.А. Гордина «Алексей Ермолов. Солдат и его империя» вмещает в себя не только документальную историю возвышения, славы и долгого несправедливого отстранения от государственных дел легендарного генерала, но и обширную панораму нескольких эпох российской истории нового времени — от екатерининской до конца николаевской — во всей их объемности и противоречивости. И в бесконечной череде портретов лиц, причастных к тому, что называется российская история. Но прежде всего перед нами развернутая биография великого человека, написанная квалифицированным, вдумчивым и, как представляется, объективным исследователем, без какой-либо идеологической или политической тенденциозности: и без излишних восхвалений и без столь модного ныне очернительства. Двухтомник имеет подзаголовок — документальный роман. Романическое начало выражено в нем вполне очевидно. Скажем сразу и о всех прочих достоинствах. Приведенный обильный, необыкновенно важный и интереснейший документальный материал: письма, воспоминания, дневники, документы того времени, рескрипты царствующих особ, дальнейшие биографические и исторические исследования. При малейших исторических разночтениях Яков Гордин приводит все доступные для данного эпизода источники, тактично и корректно их комментируя. Следует отметить и превосходную иллюстративную часть издания: практически все упоминаемые в тексте персоналии, а их множество (указатель упоминаемых лиц занимает 50 страниц!), представлены своими портретами, плюс к этому сцены сражений, а также архитектурные и пейзажные виды мест, где разворачивалось действие. Роскошен и иконографический блок героя книги, в котором Алексей Ермолов предстает перед читателем от совсем юного офицера времен польского похода последнего десятилетия XVIII века до портретов последних его дней, а дожил он до памятного года отмены крепостного права. По правилам академического издания дан и обширный справочный материал по библиографии и всем упоминаемым лицам.

Хотя Отечественная война в книге про Ермолова — не главный сюжет, а один из сюжетов, автор уделяет ей большое внимание. В массовом сознании образ той войны сформировался благодаря не роману «Война и мир» и даже не картине Сергея Бондарчука, а скорее фильму «Гусарская баллада»: красиво, романтично, быстро и весело. Книга Якова Гордина призвана, в частности, развеять и этот миф: «Наполеон из Москвы вывел 100-тысячную армию, к Березине пришло 30 тысяч, Кутузов из Тарутинского лагеря 120-тысячную — к Березине пришло сорок. Тяжело было, голодно и холодно», — рассказывает Яков Аркадьевич.

Во время войны 1812 года Ермолов несколько раз буквально спасал русскую армию. «При Бородине французы прорвали центр русской позиции, это грозило катастрофой. Оказавшийся поблизости Ермолов, схватив первый попавшийся под руку батальон и задержав тех, кто бежал с батареи, отбил Курганную батарею и больше двух часов держался там, пока не подошло подкрепление… Звездный час его — это битва при Кульме в 1813 году. У нас такое представление, что Наполеон после 1812 года — не противник. Но в кампанию 1813 года Наполеон выиграл подряд три сражения и загнал русско-прусскую армию в ущелья Богемских гор. Если бы Ермолов с гвардейскими полками в многочасовом бою не обеспечил армии выход на равнину, сражаясь против более чем вдвое превосходящего противника, судьба Европы и Наполеона была бы другой», — утверждает Яков Гордин.

Вся жизнь Ермолова состоит из взлетов и падений. Алексей Петрович, в отличие от многих героев 1812 года, «захватил» две грандиозные эпохи. Родился и вырос он в екатерининское время, в 17 лет он уже получил Георгиевский крест из рук Суворова за участие в штурме Праги. Но после смерти императрицы блестящая карьера прервалась. Ермолов служил в захолустном Несвиже, который называл «резиденцией дураков». В этих местах сложился кружок фрондирующих офицеров, ненавидящих Павла. Были разговоры о цареубийстве. Кончилось это доносами, арестами, казематами. Ермолов перед ссылкой провел в Петропавловской крепости не больше недели. Но это страшное узилище, в котором он мог остаться на годы, так потрясло молодого подполковника, что страх перед возможными репрессиями поселился в душе знаменитого своей храбростью генерала на всю жизнь. Этот могучий человек, по выражению Пушкина, «голова тигра на геркулесовом торсе», всю жизнь боялся ареста: в 1826 году, когда Николай I уже снял Ермолова с поста проконсула Кавказа, Ермолов узнал, что в Тифлис едет начальник главного штаба Дибич с особыми полномочиями, и… разрыдался — думал, что его арестуют.

Книга рассказывает и о широте кругозора и высокой образованности Ермолова — он знал несколько языков, в том числе — свободно — латынь, и о его своеобразной личной жизни: «Он так и не женился, хотя, судя по письмам, в его жизни была большая любовь. Та девушка была из бедной семьи, и он тоже. Считал, что на свое жалованье достойно содержать семью не сможет». При этом аскетом Ермолов не был — имел нескольких детей от так называемых кибинных жен. На Кавказе был обычай: девушку брали в жены «напрокат», по договоренности с родственниками. При расставании сыновья оставались отцу, а дочери — женам. Это не считалось позором для женщины: все ермоловские жены потом вышли замуж за горцев. Двое сыновей, отличившись на Кавказе, стали генералами, третий гвардии полковником. И только четвертый погиб в бою с горцами.

Говоря о деятельности Ермолова на Кавказе, Яков Гордин подчеркивает, что Ермолов совершил немало ошибок, которые до сих пор нам «аукаются». Ермолов рассматривал Кавказ как своеобразный плацдарм для завоевания Азии: «В Европе нам шагу не дадут ступить без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам», — считал он. Наполеоновским (в буквальном смысле — воображение Ермолова крайне занимал египетский поход Наполеона) планам Алексея Петровича не суждено было сбыться, но зато ему удалось побывать… потомком Чингисхана: именно так, будучи послом в Персии, куда поехал урегулировать пограничные споры, он отрекомендовался. «Никаких генеалогических оснований у Ермолова не было, хотя корни у его семьи татарские, — объясняет Яков Гордин. — Ермолов разыграл грандиозный спектакль: когда шах поинтересовался, где документы, он сказал, что в России, у старшего в роду, и даже намекал тамошней знати, что мог бы претендовать на персидский престол…» На вопрос, можно ли считать Ермолова политическим авантюристом, Яков Аркадьевич отвечает: «Ермолова трудно назвать политическим авантюристом, поскольку никаких авантюр он не совершал. Скорее — политическим мечтателем мощного, имперского направления. Конечно, в его взглядах были черты утопизма. Ермолов был честолюбив, но всегда ощущал, что за ним стоит Российская империя». Яков Аркадьевич подчеркивает, что личности, подобные Ермолову, во все времена и во всех странах необычайная редкость: «Цивилизация в том виде, в каком она развилась, мешает возникновению многосторонних крупных личностей».

Перед нами хронологически разворачивается вся неординарная судьба боевого генерала. Замкнутый мальчик, воспитывавший себя на героях Плутарха. Шевалье, знавший наизусть рыцарскую поэму Ариосто. Юный приятель Валериана Зубова, примерявший на себя доспехи Александра Македонского. Романтический воитель, декламировавший с Кутайсовым трагические и грозные песни Оссиана перед великой Бородинской битвой. Грозный «потомок Чингисхана» (этим мифом он устрашал и склонял на свою сторону персидских ханов), поклявшийся стереть Персию с лица земли. Новый Цезарь , сокрушавший со своими легионами современных варваров (так он понимал свою имперскую миссию на Кавказе). И наконец отставной генерал, с большой нежностью заботящийся о своих внебрачных детях, замечательный мемуарист, до последнего дня шлифовавший свои записки.

Что знает среднеобразованный читатель, получивший школьный курс отечественной истории, о Ермолове? В первую очередь, покоритель Кавказа — «Дрожи, Кавказ, идёт Ермолов!» (кстати, на Кавказе он пробыл всего 10 лет, оставив за собой долгий шлейф кавказской войны). В лучшем случае —на дворе 200-летие Бородина, и СМИ здесь стараются наперегонки — еще и герой Отечественной войны. А то, что это был лучший российский артиллерист своего времени с безошибочным тактическим чутьём на поле брани? А то, что он всю жизнь мечтал о «подвиге»? И это при том, что реальных подвигов было в его биографии предостаточно. Он не раз спасал российскую армию в ключевых её сражениях от самого буквального, физического разгрома на протяжении всех наполеоновских войн, не только в славных битвах войны Отечественной со знаменитым спасением батареи Раевского на Бородинском поле.

Но Ермолову всего этого было мало. Ему нужен был настоящий «подвиг» — подвиг завоевателя, масштабом не уступающий грандиозным покорениям римской империи. Недаром любимое чтение Ермолова с самых младых ногтей — Цезарь и Плутарх, позже — всё, связанное с Наполеоном, великим полководцем, которого в те времена, считая неприятелем, одновременно почитали и как величайшего воителя и непревзойдённого стратега. Образец для подражания у Ермолова — Римская империя и римская армия. Себя он называет проконсул Кавказа, свои боевые кавказские части — легионами. И письма, и мемуары его писаны исключительно лапидарным «римским стилем». Миф о c ебе он творит исключительно по римскому образцу.

Необъятное честолюбие рождало в нем мечты о завоевании Персии, выходе к границам Индии. Оттого и рвался он на Кавказ, чтобы создать плацдарм для дальнейшего броска. А в дипломатических — пока — переговорах с персидскими ханами представлялся «потомком Чингисхана», этим устрашая и утверждая своё право на персидское правление. Но с походом в Персию не получилось. Как не получилось и с должностью главнокомандующего.

А как могло получиться, если со времён правления Павла I он числился неблагонадёжным и пережил и заключение под стражу и дальнейшую ссылку? И если декабристы включили его имя в состав предполагаемого правительства? Да и сам себе он вредил изрядно, раздавая и устные и письменные характеристики вышестоящего командования направо и налево, не заботясь о последствиях. А они неминуемо возникали, множа ряды недоброжелателей.

Списки с остроумнейших писем Ермолова с уничтожающими характеристиками ходили по всей читающей России. И все его интриги оборачивались в конечном счете против него самого. Оттого и в званиях и в наградах обходили, оттого в расцвете сил и воинского таланта был он удалён от государственных дел и маялся в вынужденном бездействии — история, обычная для косного бюрократического аппарата российской империи, действия которого, по словам его двоюродного брата Дениса Давыдова, были направлены на вытеснение из государственной деятельности истинно талантливых и бескорыстных людей.

Но армия своего Алексея Петровича обожала, и в памяти потомков осталось славное имя-легенда. Прочтите этот двухтомник, не пожалеете. А если один вид этих объёмных томов парализует, то дождитесь более компактного варианта в серии ЖЗЛ, который вскоре должен появиться.

Иллюстрировано издание самым богатейшим образом — даны портреты практически всех действующих персонажей. Справочный аппарат выше всяких похвал — указатель упоминаемых лиц с краткими биографическими справками занимает 50 страниц. Приведена обширная библиография по видам источников. Все претензии на академичность издания вполне соответствуют результату. Поздравляем и издательство и читателей с замечательным романом-исследованием, который наверняка обогатит многих знаниями по отечественной истории, которых всем нам так не хватает.