Упрощенная HTML-версия
19
людей. Потому что он правильно увидел за моими словами не тру-
сость, не лицемерие, а беспробудную политическую наивность. Да,
я была членом партии, историком и литератором, имела уже ученое
звание, но я была политическим младенцем. Он уловил это.
— Вы не понимаете момента. Вам трудно будет. Еще труднее, чем
мне. Прощайте.
В прихожей он долго не мог попасть в рукава своего кожаного
пальто. Мой старший сын Алеша, тогда девятилетний, встал в две-
рях, внимательно и серьезно глядя на «рыжего». Потом помог ему
надеть пальто. А когда дверь за Эльвовым захлопнулась, Алеша
сказал:
— Мамочка, это вообще-то не очень симпатичный человек. Но
сейчас у него большое горе. И его сейчас жалко, правда?
На другое утро у меня была лекция в институте. Старый швей-
цар, знавший меня со студенческих лет, бросился ко мне, едва я
показалась в вестибюле:
— Профессора-то нашего… рыжего-то… Увели сегодня ночью…
Арестовали…
3. ПРЕЛЮДИЯ
Последовавшие затем два года можно назвать прелюдией к той
симфонии безумия и ужаса, которая началась для меня в феврале
1937 года.
Через несколько дней после ареста Эльвова в редакции «Красной
Татарии» состоялось партийное собрание, на котором мне впервые
были предъявлены обвинения в том, чего я НЕ делала.
Оказывается, я НЕ разоблачила троцкистского контрабандиста
Эльвова. Я НЕ выступила с уничтожающей рецензией на сборник ма-
териалов по истории Татарии, вышедший под его редакцией, а даже
приняла в нем участие. (Моя статья, относившаяся к началу XIX века,
при этом совершенно не критиковалась.) Я ни разу НЕ выступала
против него на собраниях.
Попытки апеллировать к здравому смыслу были решительно
отбиты.