Упрощенная HTML-версия
15
Я смотрел на серые сараи и навесы с рыжими крышами, с убран-
ными до зимы санями, на разбитые ящики и бочки в углу двора,
на свою измызганную гимназическую курточку, и мне было до слез
противно. Какая серость! На мостовой, за садом, старик-разносчик
кричал любимое — «и-ех-и груш-ки-дульки варе-ны!..» — и от осип-
шего его крика было еще противней. Грушки-дульки! Хотелось со-
всем другого, чего-то необыкновенного, праздничного, как там,
чего-то нового.
Лучезарная Зинаида была со мной, выступала из прошлого слад-
кой грезой. Это она дремала в зеленоватой воде, за стеклами, в чем-
то большом хрустальном, в бриллиантовой чешуе, в огнях, привле-
кала жемчужными руками, воздыхала атласной грудью, небывалая
рыба-женщина, «чудо моря», на которую мы смотрели где-то. Это
она блистала, летала под крышей цирка, звенела хрустальным пла-
тьем, посылала воздушные поцелуи — мне. Выпархивала в театре
феей, скользила на носочках, дрожала ножкой, тянулась прекрас-
ными руками. Теперь — выглядывала из-за забора в садик, мель-
кала в сумерках светлой тенью, нежно манила кошечку — «Мика,
Мика!» — белелась на галерее кофточкой.
Милая!.. — призывал я в мечтах кого-то.
За обедом я думал о стареньком лакее во фраке и перчатках,
который нес там тарелку с хребтом селедки, и мне казалось неве-
роятным, чтобы чудесная Зинаида эту селедку ела. Это ее мать, ко-
нечно, похожая на молдаванку, обгладывала селедку, а ей подавали
крылышко цыпленка и розанчики с вареньем. Я оглядывал стол и
думал, что ей не понравилось бы у нас, показалось бы грязно, грубо;
что Паша, хоть и красива, все же не так прилична, как почтенный
лакей в перчатках, и квас, конечно, у них не ставят, а ланинскую
воду. Вышитая бисером картина — «Свадьба Петра Великого» —
в золотой раме, пожалуй бы, ей понравилась, но страшный диван
в передней и надоевшие фуксии на окнах — ужасно неблагородно.
А ящик с зеленым луком на подоконнике — ужас, ужас! Если бы
Зинаида увидала, презрительно бы швырнула — лавочники!