Упрощенная HTML-версия
14
мерцающие счастьем. Помню тревожное ожидание чего-то неизъяс-
нимо радостного и непонятную грусть, тоску...
На ослепительно-белом подоконнике золотая полоска солнца.
За раскрытым окном — первые яркие листочки на тополях, острень-
кие и сочные. В комнату мягко веет свежей, душистой горечью. На
раскрытой книге Тургенева — яркое радужное пятно от хрустально-
го стакана с туго насованными подснежниками, густыми, синими.
Праздничное сиянье льется от этого радостного пятна, от хрусталя
и подснежников, и от этих двух слов на книге, таких для меня жи-
вых и чудесно-новых.
Я только что прочитал «Первую любовь».
После чудесного Жюля Верна, Эмара и романов Загоскина начало
показалось неинтересным, и не поспорь мои сестры — кому читать,
и не скажи лохматый библиотекарь, прищурив глаз, — «ага, уж про
„первую любовь“ хотите?», — я бы на первой странице бросил и взял-
ся бы за «Скалу Чаек». Но эти два обстоятельства и удивительно
нежный голос, призывавший недавно кошечку, так меня растрево-
жили, что я дочитал до флигелька против Нескучного, — в наших
местах как раз! — до высокой и стройной девушки в розовом платье
с полосками, как она щелкала хлопунцами по лбу кавалеров, стояв-
ших перед нею на коленях, — и тут меня подхватило и унесло...
Дочитав до конца без передышки, я как оглушенный ходил по
нашему садику и словно искал чего-то. Было невыносимо скучно
и ужасно чего-то стыдно. Садик, который я так любил, показался
мне жалким-жалким, с драными яблоньками и прутиками мали-
ны, с кучками сора и навоза, по которым бродили куры. Какая бед-
ность! Если бы поглядела Зинаида...
Там, где я только что побывал, тянулся старинный, вековой парк
с благородными липами и кленами, как в Нескучном, сверкали
оранжереи с ароматными персиками и шпанской вишней, прогули-
вались изящные молодые люди с тросточками, и почтенный лакей
в перчатках важно разносил кушанья. И она, неуловимо прерасная,
легкая, как зефир, увлекала своей улыбкой...