Упрощенная HTML-версия
34
Узнал Тимоша, что из уездного Барыба, обрадовался.
— Самый этот поп тебе, значит, и подложил свинью? Ну как
же, зна-аю его, знаю. Шивал ему. Да не любит он меня, страсть!
— За что же не любит-то?
— А за разговоры мои разные. Намедни говорю ему: «Как это,
мол, святые-то наши на том свете, в раю будут? Тимофей-то ми-
лосливый, ангел мой и покровитель, увидит он, как я в аду буду
поджариваться, а сам опять за райское яблоко возьмется? Вот
те и многомилосливый, вот те и святая душа! А не видеть меня,
не знать — не может он, по катехизису должон». Ну и заткнулся
поп, не знал, что сказать.
— Ловко! — заржал Барыба, загромыхал, засмеялся.
— «Ты бы, — поп мне говорит, — лучше добрые дела делал,
чем языком-то так трепать». А я ему: «Зачем, говорю, мне добрые
дела делать? Я лучше злые буду. Злые для ближних моих поль-
зительней, потому, по Евангелью, за зло мое им Господь Бог на
том свете сторицею добром воздаст…» Ах и ругался же поп!
— Так его, попа, так его, — ликовал Барыба. Полюбил бы вот
сейчас Тимошу за это, за то, что попа так ловко отделал, — полю-
бил бы, да тяжел был Барыба, круто заквашен, не проворотить
его было для любви.
За столиком, где сидел рыжий мещанин, зазвенели стаканы.
Страшный, рыжими волосами обросший кулак драбазнул по
столу. Мещанин вопил:
— А ну, скажи? А ну, еще раз скажи? А ну-ка, а ну?
Повскакали соседи, сгрудились, повытянули шеи: ох, любят
у нас скандалы, медом их не корми!
Какой-то длинношеий верзила вывернулся из свалки, подо-
шел к столику, здоровался с Чернобыльниковым. Под мышкой
держал фуражку с кокардой.
— Удивительно… И уж сейчас все лезут, как бараны, — сказал
он гусиным тонким голосом и выпятил презрительно губы.
Сел. На Тимошу с Барыбой — ноль внимания. Говорил с Чер-
нобыльниковым: почтальон — все-таки вроде чиновник.