33
            
            
              О, как я боялась именно этого! Та дикая ложь, которая меня
            
            
              лично душила, как писателя, была ведь страшна мне не только по-
            
            
              тому, что МНЕ душу запечатывали, а еще и потому, что я видела,
            
            
              к чему это ведет, как растет пропасть между народом и государ-
            
            
              ством, как все дальше и дальше расходятся две жизни — настоя-
            
            
              щая и официальная.
            
            
              Где-то глухо идет артиллерийская стрельба.
            
            
              Восемнадцатого город обстреливал немец из дальнобойных ору-
            
            
              дий, было много жертв и разрушений, в центре города, невдалеке
            
            
              от нашего дома. Об этом молчат, об этом не пишут, об этом («образ-
            
            
              но») даже мне не разрешили сказать в стихах. Зачем мы лжем даже
            
            
              перед гибелью? О Ленинграде вообще пишут и вещают только си-
            
            
              стемой фраз: «На подступах идут бои» и т. п. Девятнадцатого в 15
            
            
              40
            
            
              была самая сильная за это время бомбежка города. (
            
            
              Это был штурм
            
            
              самого Л<енингра>да, как мы знаем теперь, 24/
            
            
              IV
            
            
              –
            
            
              45.
            
            
              ) Я была в ТАССе,
            
            
              а в соседний дом ляпнулась крупная бомба. Стекла в нашей комнате
            
            
              вылетели, густые зелено-жолтые клубы дыма повалили в дыру. Я не
            
            
              очень испугалась — во-первых, сидя в этой комнате, была убеждена,
            
            
              что «в меня не попадет», а во-вторых — не успела испугаться, она
            
            
              ляпнулась очень неожиданно. Самое ужасное в страхе и, что очевид-
            
            
              но, в смерти — ее ожидание. А если неожиданно — то, пожалуйста.
            
            
              Но я до сих пор не могу прийти в себя от удивления — почему имен-
            
            
              но бомба упала в дом 12, а не в дом 14, где была я? Значит, все-таки
            
            
              она может попасть и в меня? Значит, мне нигде, нигде нет спасения?
            
            
              Очень странно!
            
            
              Но я не могу ничего написать о своем состоянии, — потому что
            
            
              оно с сильной примесью: четвертый день грипп, ломает и лихора-
            
            
              дит, да еще очень сильно ударилась головой в бомбоубежище, — так
            
            
              что трудно определить, что в самочувствии от войны, а что от вне-
            
            
              временной настоящей жизни — болезни.
            
            
              Наверное, если б не было этой головной боли, страшнейшего
            
            
              кашля и насморка — настроение было бы хорошее — насколько оно
            
            
              может быть хорошим в окруженном, осажденном, бомбардируемом
            
            
              и обстреливаемом городе.
            
            
              Надо оторваться от земли, отрешиться от нее, понять, что тебя
            
            
              преследуют и все равно настигнут, и пока жить каждым часом,