Упрощенная HTML-версия
32
ей — и все еще надеющихся на то, что ее можно будет благоустро-
ить… Как нежно заботятся обо мне Юрка и Яша, как дрожит за
меня Николай, как боюсь я за них, как жажду их жизни, как я
люблю их, и Мусю, и отца и маму, и Мишку, и умерших моих детей,
и стихи, и людей ведь люблю и хочу, чтоб они перестали мучиться
хотя бы немного.
ВОСКРЕСИ МЕНЯ ХОТЯ Б ЗА ЭТО!..
НЕ ЛИСТАЙ СТРАНИЦЫ!
ВОСКРЕСИ!..
Тревога все еще длится, изредка что-то ухает — не то далекая
бомба, не то зенитка. Теперь далекий гул самолетов. После войны
надо уничтожить все самолеты, все, чтоб люди забыли о них!
О, неужели те, кому суждено [выдержать все это], выжить, —
выдержат все это? Видимо, на днях в городе будет нечто ужасное.
Отбой.
22/IX <1941> — три месяца войны.
Сегодня сообщили об оставлении войсками Киева. А население?
«А я?» (Я решила записывать все очень безжалостно.)
Итак, немцы заняли Киев. Сейчас они там организуют какое-
нибудь вонючее правительство. Боже мой, боже мой! Я не знаю — чего
во мне больше — ненависти к немцам или раздражения, бешеного,
щемящего, смешанного с дикой жалостью, — к нашему правитель-
ству. Этак обосраться! Почти вся Украина у немцев, — наша сталь,
наш уголь, наши люди, люди!.. А м. б., именно люди-то и подвели?
М. б. именно люди-то только и делали, что соблюдали видимость?
Мы все последние годы занимались больше всего тем, что соблюда-
ли видимость. Может быть, мы так позорно воюем не только пото-
му, что у нас не хватает техники (но почему, почему, чорт возьми,
не хватает, должно было хватать, мы жертвовали во имя ее всем!),
не только потому, что душит неорганизованность, везде мертвечи-
на, везде Шумиловы, Махановы, — кадры <помёта?> 37–38 года, —
но и потому, что люди задолго до войны устали, перестали верить,
узнали, что им не за что бороться?