34
            
            
              каждой минутой, вопреки всему извлекая из нее драгоценности
            
            
              жизни. Но это противоречит одно другому, — отрешиться и извле-
            
            
              кать.
            
            
              (Девятый час, скоро, видимо, будет регулярный немецкий налет
            
            
              с бомбами… Я на Троицкой, пойду вниз, если б не лихорадило, я б,
            
            
              наверное, не боялась и не тряслась, — все равно уж…)
            
            
              Если б не было гриппа и если б я была уверена, что Юра влюблен
            
            
              и желает меня, — у меня б было приличное состояние. Он странно
            
            
              держится со мною, я не могу понять — есть ли это полное равно-
            
            
              душие или наоборот. Дает массу заказов, я справляюсь с ними
            
            
              ПРИЛИЧНО (ПОТОМ, ОБЫЧНО, ПОРТИТ ЦЕНЗУРА), разговаривает
            
            
              в шутливо-приказном тоне (сегодня что-то особо, даже с оттенком
            
            
              некоторой злобы — подлинной), очень внимателен, — и эта-то вни-
            
            
              мательность меня особо угнетает. Видимо, я совершенно не нрав-
            
            
              люсь ему как баба, а мое отношение к себе он заметил, и считает,
            
            
              что может распоряжаться мною, что достаточно протянуть ему руку,
            
            
              чтоб я рассыпалась мелким бесом. Так, между прочим, и будет, но
            
            
              я хочу показать ему, что я от него не завишу, что мне, вообще говоря,
            
            
              наплевать на него в специфическом отношении.
            
            
              Э, а зачем все это? Но я робею перед ним, сегодня пикировала
            
            
              очень неудачно. Я бываю такая страшненькая, жалкая. М<ежду>
            
            
              п<рочим>, когда с 16 на 17 я дежурила в Союзе, он пришел туда,
            
            
              сидел очень долго со мною, мы хорошо разговаривали, однажды он
            
            
              поцеловал мне руку — за стишок; раза два попробовал прикоснуть-
            
            
              ся головой к плечу, я сделала непроницаемое лицо и вид, что не
            
            
              заметила, — от счастливого страха. Дура. Мы сидели не затемняясь,
            
            
              в сумерках, небо было розовое от далеких пожаров, — Ленинград
            
            
              еженощно в кольце пожаров.
            
            
              Будущий читатель моих дневников почувствует в этом месте
            
            
              презрение: «Героическая оборона Ленинграда, а она думает и пишет
            
            
              о том, скоро или нескоро человек признается в любви или в чем-то
            
            
              в этом роде». (Хуже всего, если я смотрю выжидающими глазами.)
            
            
              Да, да, да! Неужели и ты, потомок, будешь так несчастен, что
            
            
              будешь считать, будто бы для человека есть что-то важнее любви,
            
            
              игры чувств, желаний друг друга? Я уже поняла, что это — самое
            
            
              правильное, единственно нужное, единственно осмысленное для