Упрощенная HTML-версия
16
за что жила и жертвовала? За сплошные ошибки, за ежовщину, за не-
возможность писать правду, за то, что сейчас мы позорно бежим?»
Позор и отчаяние охватили меня. «Да, если и за это, то и за это я
отвечаю сейчас и отвечу до конца…»
28/VII–41
Тридцать восьмой день войны.
Я отталкиваю и отталкиваю от себя мысли о том, что такое вой-
на вообще, данная в частности и т. п.
Думать, действительно, во время войны нельзя.
Я знаю только одно: немецкий фашизм должен быть разгромлен,
Россию немцу отдать нельзя, Гитлер будет уничтожен, и я должна
делать для этого то, что делаю, и еще в неск<олько> раз больше.
Несмотря на то, что снят страх за Колю (он снят с учета, как
инвалид III гр<уппы> в связи со своей эпилепсией), — очень трудно.
Гл<авным> образом из-за мелочей. Назначили политорганизатором
нашего дома, и теперь я мучусь с тупым и диким животным под
названием «жилец» и с не менее тупым управдомом и начгруппы
самозащиты Фоминым.
Эти мелочи — комариные укусы, — то, что я не могу как следует
оборвать людей, которые кричат на меня, — мучительней общей
боли подчас. Надо не забывать о ней и помнить, что Леонов и Осипо-
ва — ничто в сравнении с нею, с болью сиротеющих матерей и жен…
Надо спокойнее, так, чтоб не страдала основная работа для
радио, тем более что есть интересные поручения для вещания им,
и тетю Дашу можно сделать.
11/VIII–41
Нет решительно никакой возможности во времени — записывать
происходящее. Это рассеяно (записи) в рабочих моих тетрадках,
в черновиках. Это все еще — для нас, ленинградцев, даже не цве-
точки, — все самое ужасное впереди. Я имею в виду бомбардировки;