31
что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет
продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно
записывает за мной.
Наступило молчание. Теперь уже оба больные глаза тяжело гля-
дели на арестанта.
— Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться
сумасшедшим, разбойник, — произнес Пилат мягко и монотонно, —
за тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя
повесить.
— Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить, гово-
рил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и
непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужас-
нулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил.
Я его умолял: сожги ты, бога ради, свой пергамент! Но он вырвал его
у меня из рук и убежал.
— Кто такой? — брезгливо спросил Пилат и тронул висок рукой.
— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сбор-
щиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии,
там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Перво-
начально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня,
то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, — тут арестант
усмехнулся, — я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы
обижаться на это слово…
Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивлен-
ный взгляд, но не на арестованного, а на прокуратора.
— …однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал
Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со
мною путешествовать…
Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и про-
молвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
— О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем! Сбор-
щик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!
Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить
улыбку Пилата.
— А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, — объ-
яснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех
пор он стал моим спутником.
Все еще скалясь, прокуратор поглядел на арестованного, затем
на солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными статуями
гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и вдруг в какой-то