Упрощенная HTML-версия
32
ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ
Плавтом, пожелает вспомнить коротенькое словечко: ЛЮБЛЮ, он
будет несчастнейшим из людей, ежели сохранил свой ум. А между
тем по моей милости он счастлив, приятен друзьям и может порою
принять участие в веселой беседе. Из уст его, как у Гомерова Несто-
ра, струится речь слаще меда, в то время как Ахилл изливает свою
злобу в желчных словах. У того же Гомера старики беседуют, сидя
на городской стене, и голоса их поэт сравнивает с шелестом лилий.
В этом отношении старость стоит даже выше младенчества, без со-
мнения сладостного, но бессловесного, лишенного приятнейшей из
житейских утех — мирной болтовни.
Прибавьте к этому, что старики очень любят детей, а дети легко
привязываются к старикам.
«Сходные вещи сближать привыкли великие боги».
Да и в самом деле, какая разница между стариком и ребенком,
если не считать того, что первый изборожден морщинами и на-
считывает больше дней от рождения? Те же белые волосы, беззу-
бый рот, малый рост, пристрастие к молоку, косноязычие, болт-
ливость, бестолковость, забывчивость, опрометчивость. Коротко
говоря, они во всем подобны друг другу. Чем более стареют люди,
тем ближе они к детям, и, наконец, словно настоящие младенцы,
не испытывая отвращения к жизни, не сознавая смерти, уходят
они из мира.
ГЛАВА XIV
Т
еперь пусть всякий, кто захочет, сравнит мои благодеяния
с метаморфозами, совершавшимися по манию других бо-
гов. Не стоит вспоминать здесь, что творят они в порыве
гнева, — ведь даже тех, к кому они особенно благосклонны,
эти боги превращают в дерево, в птицу, в цикаду и даже в змею.
Как будто лишиться образа своего не значит погибнуть! Я же, ос-
тавив человека самим собою, лишь возвращаю его к лучшей и сча-
стливейшей поре жизни. Если бы смертные удалялись от всякого
общения с мудростью и проводили всю жизнь свою в моем обще-
стве, не было бы на свете ни одного старца, но все наслаждались бы