Упрощенная HTML-версия
XX
И. А. Некрасова
своими глубокомысленными тирадами, которые неизменно заканчиваются
чем-нибудь шутовским. «А я рассуждаю так: что бы вы ни говорили, есть
в человеке что-то необыкновенное — такое, чего никакие ученые не могли бы
объяснить. Разве это не поразительно, что вот я тут стою, а в голове у меня
что-то такое думает о сотне всяких вещей сразу и приказывает моему телу
все, что угодно? Захочу ли я ударить в ладоши, вскинуть руки, поднять глаза
к небу, опустить голову, пошевелить ногами, пойти направо, налево, вперед,
назад, повернуться... (
Поворачивается и падает.
) Дон Жуан: Вот твое рас-
суждение и разбило себе нос» (действие 3, явление 1).
Этой же логикой продиктован удивительный финал мольеровского «Дон
Жуана»: гром и молния, герой проваливается в адскую бездну, а по пустой
сцене разносится комически-отчаянный вопль одинокого Сганареля: «Мое
жалованье, мое жалованье, мое жалованье!» Именно этот образ, неотделимый
от его создателя, актера и автора, вызвал самые яростные нападки врагов
Мольера, повлекшие за собой запрещение пьесы.
Прежде чем перейти к катастрофической развязке, назовем наиболее
вероятных исполнителей премьеры «Каменного пира» (данные не сохра-
нились). В роли доньи Эльвиры, лирической и серьезной, могла проявить
сильные стороны своего таланта Тереза Дюпарк, тяготевшая к трагическому,
а не комедийному репертуару (всего через два года молодой Расин напи-
шет для нее заглавную роль в трагедии «Андромаха» и уведет от Мольера
в Бургундский отель). Крестьянку Шарлотту играла скорее всего Арман-
да, Матюрину — Катрин Дебри, Дона Луиса — Луи Бежар, Пьеро — Юбер,
г-на Диманша — Дюкруази.
Ни экстраординарные декорации, ни роскошные костюмы, ни говорящая
статуя и гром и молния в финале не смогли скрыть от заинтересованных особ
крайне опасного, как им представлялось, идейного содержания «Каменного
пира» — театрализации вольнодумства. Посыпались нападки, повторяя исто-
рию «Тартюфа». Чтобы спасти положение, Мольер уже ко второму спектаклю
(в «жирный вторник» карнавальной недели, 17 февраля) изъял из текста кое-
какие дерзкие по отношению к религии фразы. Однако негативная оценка
пьесы уже сформировалась и закрепилась в печати. Как и в случае с «Тар-
тюфом», мы вынуждены прислушиваться к врагам Мольера. Один из них,
Б.-А. де Рошмон (кто он на самом деле — неизвестно), опубликовавший осо-
бенно яростный обвинительный памфлет, усмотрел в пьесе Мольера такие
страшные вещи, как «восстание театра против алтаря» и «схватку фарса
с евангелием», и заклеймил нечестивого комедианта, «который насмехается
над таинствами и издевается над всем, что есть наиболее святого и священ-
ного в религии»*.
На спектакль этот «критик» пришел предубежденным и во всем, что
увидел, в каждом персонаже обнаружил приметы богохульства и нечестия.
«Здесь выступает, наконец, сам Мольер, — пишет он, — который хуже всего
этого и который, одетый Сганарелем, насмехается над Богом и дьяволом,
* Цит. по: Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Т. 1. С. 726.