Упрощенная HTML-версия
12
Афродита
в тех пределах, которые обеспечивают и другому подобное же право,
и показать, что нет под солнцем ничего священнее плотской любви
и ничего прекраснее человеческого тела.
Такова нравственность народа, создавшего Акрополь; и, рискуя
показаться банальным, я могу добавить, что она свойственна так-
же всем величайшим людям, так как вполне доказано, что высокие
умы — будь то художники, писатели, полководцы или государствен-
ные деятели — никогда не видели ничего недозволенного или не-
приличного в величественной терпимости этой морали. Аристотель
начинает самостоятельную жизнь, растрачивая наследство с разврат-
ными женщинами; именем Сафо называют порок; Цезарь — moechus
calvus; но и Расин, кажется, не чуждается актрисок, а Наполеон — не
жалует воздержание. Романы Мирабо, греческие стихи Шенье, пере-
писка Дидро и небольшие произведения Монтескьё по смелости мо-
гут соперничать с творчеством Катулла. А самый суровый, трудолю-
бивый, почти святой французский писатель — Бюффон? Вот что он
пишет о любовных историях: «Любовь! Отчего же ты делаешь счаст-
ливыми все живые существа и лишь человека — несчастным? Отто-
го, что в этой страсти лишь плотская сторона прекрасна, а нравствен-
ная — ничего не стоит».
* * *
Как же так? Почему, вопреки головокружительной смене античных
представлений, прекрасная греческая чувственность озаряет самые
возвышенные умы?
Чувственность — таинственна, она созидательна и необходима для
умственного развития. Тот, кто не сумел до конца прочувствовать —
чтобы полюбить или, наоборот, проклясть — потребностей плоти, уже
только поэтому не способен понять всей полноты потребностей духа.
Подобно тому как красота души заставляет светиться лицо, так же и
мужественное совершенство тела само по себе способно обогатить
мозг. Когда Делакруа хотел оскорбить мужчин, будь то насмешники
над Рубенсом или хулители Энгра, ему хватало одного ужасного сло-
ва: «евнухи!».