Упрощенная HTML-версия
32
и непосредственности не чувствует, как мучи-
тельны для меня эти маленькие вольности. А когда
в увлечении беседы она кладет мне на руку свою
ладонь или придвигается так близко, что я чувст-
вую ее божественное дыхание, у меня темнеет
в глазах, словно меня ослепила молния…О, Виль-
гельм! Если я когда-нибудь дерзну злоупотребить
этим ангельским доверием и… — ты понимаешь
меня. Но нет, я не настолько порочен! Хотя и
слаб! Слаб! А разве это не порок?
Она для меня — святыня. Пред ней всякое
вожделение пристыженно умолкает. В ее присут-
ствии я не помню себя; каждая частичка моего су-
щества словно сотрясается невидимым ураганом.
Есть у нее одна излюбленная мелодия, которую
играет она на фортепьяно с поистине ангельскою
силой, так просто и так вдохновенно! Стоит ей
лишь взять первую ноту, как в груди моей мгно-
венно стихают боль, смятение и тоска.
Какие бы чудеса ни приписывали волшебной
силе музыки, я готов поверить даже в самые неве-
роятные из них. Как меня трогают эти незамыс-
ловатые звуки! И как верно умеет она выбрать
время для музицирования — нередко именно
в ту минуту, когда мне хочется пустить себе пулю
в лоб! Мрак и хаос в душе моей тотчас рассеива-
ются, и я вновь могу дышать полною грудью.
18 июля
Вильгельм, друг мой, на что человеку мир без
любви? Какой прок в волшебном фонаре без све-
та? Но стоит лишь поместить внутрь него лам-
почку, и тотчас на белой стене являются разно-
цветные картинки! И пусть они суть всего лишь
мимолетные видения, призраки, мы все же ис-
полняемся счастья, когда стоим перед ними, как
дети, и простодушно радуемся этим маленьким
чудесам. Сегодня мне не довелось повидаться
с Лоттою, я стал жертвою докучливых гостей.
Что мне было делать? Я послал к ней своего
слугу, чтобы иметь подле себя хоть одно живое
существо, коему посчастливилось сегодня лице-
зреть ее. С каким нетерпением ждал я его, с ка-
кою радостью встретил! Я готов был расцеловать
его и непременно сделал бы это, если бы у меня
хватило на то духу.
Сказывают, что бононский камень впитывает
солнечные лучи и, полежав несколько времени
на солнце, долго еще светится в темноте. Таким
же диковинным камнем казался мне и этот па-
рень. Мысль о том, что взор ее касался его лица,
его щек, его пуговиц, ворота его сюртука, делала
все это в глазах моих святыней, драгоценностью!
В ту минуту я не уступил бы этого юношу и за
тысячу талеров. Мне так отрадно было его при-
сутствие. Только не вздумай смеяться надо мной!
Скажи по совести, Вильгельм, какие же это при-
зраки, если они доставляют отраду?
19 июля
«Я увижу ее!» — восклицаю я, пробудившись
утром и радостно приветствуя солнце. «Я увижу
ее!» — и одно это желание тотчас вытесняет из
груди моей все прочие. Всё, всё сливается и рас-
творяется в сей лучезарной перспективе.
20 июля
Последовать вашему совету и отправиться
вместе с посланником в *** я покуда не тороп-
люсь. У меня нет охоты оказаться под чьим бы
то ни было началом. Да и всем известно, что он
к тому же пренеприятнейший человек. Ты пи-
шешь, что матушка моя желала бы видеть мою
жизнь более деятельною, нежели теперь; это
меня рассмешило. Разве теперь мне недостает
деятельности и не все ли равно, что перебирать,
горох или чечевицу? Все в этом мире по большо-
му счету вздор и чепуха, и тот, кто выбивается
из сил в погоне за деньгами, славою или еще
чем-нибудь не из собственной страсти, не ра-
ди собственных нужд, но в угоду другим, всегда
остается в дураках.
24 июля
Коль скоро ты просишь меня не оставлять ри-
сования, я предпочел обойти сей предмет молча-
нием, нежели извещать тебя о том, что занятие
сие предано мною забвению.
Никогда еще не был я так счастлив, никогда
еще не чувствовал так глубоко и тонко природу,
каждый камешек и каждую былинку, и все ж—не
знаю, как выразить это, — изобразительное мас-
терство мое так несовершенно; все расплывается
и колеблется перед внутренним моим взором, так
что я не в силах запечатлеть ни единого образа.
Но я тешу себя обманчивой надеждой, что, будь
у меня под рукою глина или воск, я бы верно су-
мел добиться желаемого. Если так пойдет и даль-
ше, придется мне и в самом деле взяться за глину,
и будь что будет — хоть лепешки!