Упрощенная HTML-версия
17
Семейное счастие
села за клавикорды и начала играть как умела, хотя и боялась
суда, зная, что он понимает и любит музыку. Адажио было
в тоне того чувства воспоминания, которое было вызвано раз-
говором за чаем, и я сыграла, кажется, порядочно. Но
скерцо
он мне не дал играть. «Нет, это вы нехорошо играете, — ска-
зал он, подходя ко мне, — это оставьте, а первое недурно. Вы,
кажется, понимаете музыку». Эта умеренная похвала так об-
радовала меня, что я даже покраснела. Мне так ново и при-
ятно было, что он, друг и равный моего отца, говорил со мной
один на один серьезно, а уже не как с ребенком, как прежде.
Катя пошла наверх укладывать Соню, и мы вдвоем остались
в зале.
Он рассказывал мне про моего отца, про то, как он сошел-
ся с ним, как они весело жили когда-то, когда еще я сидела за
книгами и игрушками; и отец мой в его рассказах в первый
раз представлялся мне простым и милым человеком, каким я
не знала его до сих пор. Он расспрашивал меня тоже про то,
что я люблю, что читаю, что намерена делать, и давал сове-
ты. Он был теперь для меня не шутник и весельчак, дразнив-
ший меня и делавший игрушки, а человек серьезный, простой
и любящий, к которому я чувствовала невольное уважение
и симпатию. Мне было легко, приятно, и вместе с тем я чув-
ствовала невольную напряженность, говоря с ним. Я боялась
за каждое свое слово; мне так хотелось самой заслужить его
любовь, которая уж была приобретена мною только за то, что
я была дочь моего отца.
Уложив Соню, Катя присоединилась к нам и нажаловалась
ему на мою апатию, про которую я ничего не сказала.
— Самого-то главного она и не рассказала мне, — сказал
он, улыбаясь и укоризненно качая на меня головой.
— Что ж рассказывать! — сказала я, — это очень скучно, да
и пройдет. (Мне действительно казалось теперь, что не только