Упрощенная HTML-версия
День?первый
33
других послушников: разложив двух монахинь на крова-
тях, они вовсю толкли соус в ступке, приводя в отчаяние
третью. Третья была дурнушка, смуглая кожей, немного
косоглазая; увидев, что отвергнута живыми монахами, она
взяла стеклянного, налила в него теплой воды, приготов-
ленной для омывания рук мессира, потом бросила на пол
подушку, легла на нее, уперлась ногами в стену и, воткнув
в себя этот огромный епископский посох, ввела его внутрь,
как шпагу в ножны. При виде их наслаждения я испытыва-
ла такие муки, каких не знает даже ростовщик, терпящий
убыток, и расчесывала себе мохнатку так, как чешет зад
о крышу январская кошка.
Антония.
Ха-ха-ха! Чем кончилась забава?
Нанна.
После того как они потрудились эдак с полчаса,
генерал сказал: «А сейчас — все вместе, а ты, мой огурчик,
поцелуй меня, и ты тоже, моя голубка». Шаря одной рукой
в кошельке ангелицы, а другой поглаживая булочки херуви-
ма, он целовал то ее, то его, и лицо у него было искажено му-
кой, как у той мраморной статуи, которую душат змеи вмес-
те с детьми. В конце концов и те монахини, что лежали со
своими приятелями в постели, и генерал, и та, что была под
ним, и тот, что был на нем, и та, которая лакомилась муран-
ской морковкой, стали работать согласованно, как это дела-
ют певцы—или кузнецы, стуча кувалдами. И покуда они не
кончили, только и слышалось: «А-а-а!», «Обними крепче»,
«Повернись», «Сладкий язычок», «Дай», «На», «Вытащи»,
«Всади глубже», «Погоди, я сейчас», «Помоги». Одни говори-
ли придушенными голосами, другие как будто мяукали,
а все вместе они напоминали певцов, что сеют фа-соль на
ми-до. Выпучив глаза и громко сопя, они так подпрыгивали
и так бились, что столы, комоды, спинки кроватей, скамей-
ки, миски вели себя как дом
a
во время землетрясения.
Антония.
Пли!