Упрощенная HTML-версия
Гёте и Россия
23
драме. По этому пути он и сам пошел в «Борисе Годунове» (1825). Сходство собственной
миссии преобразователя национальной литературы с миссией Гёте Пушкин, по-видимому,
сознавал.
Поколение русских литераторов, развернувшее свою деятельность в 1840-е годы, взя-
лось критически пересматривать романтический культ Гёте. Через восторженное отно-
шение к Гёте и последовавшее затем разочарование в недавнем кумире — за его яко-
бы «олимпийское», холодное равнодушие к событиям общественной жизни — прошел
«неистовый» В. Г. Белинский. В конце концов он признал заслуги Гёте, придя к убежде-
нию, что «в лице Гёте искусство служило жизни, или, лучше сказать, выражало жизнь»
(«Современные заметки», 1847). А. И. Герцен в «Былом и думах» (1868) и других поздних
произведениях пишет даже о реализме Гёте. В 1844–1846 годах, в «Письмах об изучении
природы», он первым из русских отметил высокое достоинство естественнонаучных тру-
дов немецкого мыслителя. Стоит вспомнить, что название своим мемуарам — «Былое и
думы» — Герцен дал по примеру воспоминаний Гёте «Поэзия и правда». И сам их жанр
складывался не без оглядки на Гёте, которого Герцен сделал персонажем своих ранних
«Записок одного молодого человека» (1840), включенных затем в лондонское издание
«Былого и дум».
Иной образ Гёте складывается в середине XIX века в русской лирике так называемого
«чистого искусства», полемически противостоящей идеям революционной демократии.
Для таких поэтов, как А. А. Фет, Ап. А. Григорьев, А. К. Толстой, Гёте остается по-прежне-
му «эхом природы и человеческого духа» (слова Аполлона Григорьева). Свою верность
этому возвышенному образу русские лирики выразили в великолепных переводах из Гёте,
среди которых выделяется своим совершенством переложение баллады «Коринфская не-
веста», сделанное в 1867 году А. К. Толстым.
Из великих русских писателей эпохи реализма самым глубоким знатоком творчества Гёте
был И. С. Тургенев. В его произведениях немецкий поэт оставил немало отблесков. Писа-
тель называл себя «заклятым гётеанцем» и доказал это в 1845 году в большой статье-ре-
цензии на перевод «Фауста», сделанный Михаилом Вронченко, а также в написанной спус-
тя десятилетие повести под тем же заглавием — «Фауст» (1856). «Заклятие гётеанства»
означало для Тургенева постоянный внутренний диалог, подчас спор с Гёте и попытки вслед
за ним ответить на «фаустовские» вопросы философии природы и человека.
Великий гуманист, требовавший уважения к человеку из народа, к крепостному крес-
тьянину, Тургенев опровергает распространенное в 1840-х годах мнение о том, что гё-
тевский Фауст оправдывает собой эгоизм его создателя. Это мнение исходило главным
образом из кругов немецкой радикальной критики, во главе которой стоял националист
В. Менцель, но упреки в адрес Гёте слышались и со стороны литераторов демократиче-
ского направления (Г. Гейне) — в России упреки Гёте в эгоизме можно было встретить,
например, на страницах журнала «Московский телеграф». Тургенев видит в Фаусте не
оправдание себялюбия, а утверждение прав суверенной человеческой личности, к ка-
кому бы общественному слою она ни принадлежала. В упомянутой рецензии Тургенев
писал о том, что Гёте, «этот защитник всего человеческого, земного, этот враг всего
ложно-идеального и сверхъестественного, первый заступился за права — не человека
вообще, нет — за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал,
что в нем таится несокрушимая сила…»
У Ф. М. Достоевского симпатии к Ф. Шиллеру как к родственной душе, защитнику уни-
женных и оскорбленных преобладали над интересом к Гёте. Но Достоевский, разумеется,