Упрощенная HTML-версия
Р. Ю. Данилевский
22
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна…
«На смерть Гёте» (1832)
В этом стихотворении слышен отзвук пушкинского «Пророка» и использована баллад-
ная строфика, созданная Гёте и Шиллером и внесенная в русскую поэзию Жуковским и
Пушкиным.
Представление Пушкина о Гёте было в значительной мере опосредовано книгой фран-
цузской писательницыЖермены де Сталь «О Германии» (1810), впервые представившей
Франции и всей Европе немецкую литературу как литературу романтическую, «туман-
ную», пронизанную метафизикой. Однако русский поэт, подобно Гёте, обладал гениаль-
ной способностью угадывать сквозь переводы и интерпретации подлинный дух националь-
ной поэзии.
Пушкинская «Сцена из Фауста» (1825) — это самый непосредственный отклик на
произведение Гёте. В объяснении мадам де Сталь гётевский герой после потери Марга-
риты томится «неясной тоской». В пушкинском тексте Фауст обуреваем раздражением
и злостью, так как ему кажется, что все его стремления потеряли смысл. Сцена завер-
шается, как мы помним, жестоким приказом Фауста Мефистофелю утопить плывущий
мимо голландский корабль с товарами и людьми. Этот Фауст больше похож на гётевского
«сверхчеловека» (этим придуманным Гёте словом Мефистофель иронически называет
Фауста), чем Фауст Жермены де Сталь, но это именно пушкинский Фауст — циничный
скептик, похожий на Евгения Онегина, каким он изображен в начале романа в стихах.
Разочарование в Александре I, «прекрасное начало» дней которого обещало либераль-
ные реформы, внезапная смерть императора, воцарение его брата Николая и кровавые
события на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года стали источником по-
добных мрачных настроений в русском обществе. «Мне скучно, бес», — такой репликой
Фауста открывается пушкинская «Сцена», и эта «скука», тяжкая, безнравственная сила,
носит у Пушкина, пожалуй, еще более зловещий характер, чем тоска Фауста у Гёте.
Некоторые черты из «Фауста» и «Страданий юного Вертера» проступают в романе
«Евгений Онегин» (Ленский перед дуэлью похож на Вертера перед самоубийством; исто-
рия безнадежной страсти Онегина к замужней Татьяне подобна любви Вертера к Шарлот-
те). Гётевские мотивы возникают в лирике Пушкина (сравним томление по южной стра-
не поэзии и счастья из песенки Миньоны в романе «Годы учения Вильгельма Мейстера»
и такие пушкинские стихотворения, как «Кто знает край, где небо блещет…» 1828 года
и «К вельможе» 1830 года; жизнь уподоблена дорожной повозке в оде Гёте «Ямщику
Кроносу» и в стихотворении Пушкина «Телега жизни» 1823 года). Тему спора о миссии
художника из «Пролога в театре» к «Фаусту» Пушкин воспроизвел в своем «Разговоре
книгопродавца с поэтом» (1824), который он первоначально собирался сделать вступле-
нием к «Евгению Онегину».
Пушкин часто упоминает имя Гёте рядом с именем Шекспира, которого он, точно так
же, как и немецкий поэт, считал отцом современной литературы и драматургии и следо-
вал, как он говорил, его «системе». «Шекспир понял страсти; Гёте — нравы», — заме-
чает Пушкин, имея в виду, вероятно, опыт автора «Гёца фон Берлихингена с железной
рукой», применившего принципы шекспировского театра к национальной исторической