Упрощенная HTML-версия
28
поэту в его ночных блужданиях. Вот храм Дианы Эфесской и
голова Весты, вот несущаяся сиракузская колесница, а вот монеты
варваров, жалкие подражания, на которых мифологические фигуры
становятся орнаментами, вот и Средневековье, прямолинейное,
фанатическое, где вдруг, от какой-нибудь детали, пахнёт, сквозь
иную жизнь, солнцем.
И всё новые и новые появляются ящички.
Гувернёр прочёл всю газету. За окнами горят фонари.
— Пора, — говорит он, — не то мы опоздаем к обеду.
Купленные монеты опускаются в отдельные конвертики, кон-
вертики в большой конверт.
Придя домой, мальчик доставал лупу, огромную, как круглое
окно, садился на дубовый табурет перед столом, раскладывал
приобретённые монеты и совершал путешествия во времени, пока
не проходил мимо комнаты отец в бухарском халате в столовую и
горничная не забегала сказать:
— Кушать подано.
После обеда отец отправлялся в кабинет, обставленный книж-
ными шкафами, соснуть часок-другой на ковровом диване. В шкафах
помещались великолепные книги, которые можно было встретить
в любом интеллигентном семействе: приложение к «Ниве», страш-
нейшие романы Крыжановской, возбуждающий бессонницу граф
Дракула, бесчисленный Немирович-Данченко, иностранные белле-
тристы на русском языке. Были и научные книги: «Как устранить
половое бессилие», «Что нужно знать ребёнку», «Трехсотлетие дома
Романовых».
В девять часов вечера отец облекался в форму, душился и
уезжал в клуб.
После отъезда отца в кабинете появлялся будущий неизвестный
поэт, садился на диван, на ковре расстилалась карта, на диване раз-
брасывался Гиббон и всяческая археология. В соседней комнате,
в гостиной, мать играла «Молитву девы». В своей комнате младший
брат читал Нат-Пинкертона, в комнате неизвестного поэта гувернёр
надевал сапоги, напевая шансонетку, — он шёл поразвлечься после
трудового дня; на кухне денщик сажал на колени горничную, та —
ржала.