Упрощенная HTML-версия
21
с ног до головы. Мой муж, старый полковник, спал в карете. На
запятках стоял лакей в шляпе с кокардой, и мы неслись в импера-
торский театр.
При слове «императорский» нечто поэтическое просыпалось
в Тептёлкине. Казалось ему — он видит, как Авереску в золотом
мундире едет к Муссолини, как они совещаются о поглощении
Югославского государства, об образовании взлетающей вновь Римской
империи. Муссолини идёт на Париж и завоёвывает Галлию. Испания
и Португалия добровольно присоединяются к Риму. В Риме заседает
Академия по отысканию наречия, могущего служить общим языком
для вновь созданной империи, и среди академиков — он, Тептёлкин.
А хозяйка, сидя на краю постели, всё трещала, пока не вспоминала,
что пора идти в Политпросвет. Она вкладывала широкие ступни
в татарские туфли и, колыхаясь, плыла к дверям. Это была вдова
капельмейстера Евдокия Ивановна Сладкопевцева.
Тептёлкин поднимал свою седеющую, сухую голову и со злобой
смотрел ей вслед.
«Никакого дворянского воспитания, — думал он. — Пристала ко
мне, точно прыщ, и работать мешает».
Он вставал, застёгивал жёлтый китайский халат, купленный на
барахолке, наливал в стакан холодного чёрного чаю, размешивал
оловянной ложечкой, доставал с полки томик Парни и начинал
сличать его с Пушкиным.
Окно раскрывалось, серебристый вечер рябил, и казалось Тептёл-
кину: высокая, высокая башня, город спит, он, Тептёлкин, бодрст-
вует. «Башня — это культура, — размышлял он, — на вершине куль-
туры — стою я».
— Куда это вы всё спешите, барышни? — спросил Тептёлкин,
улыбаясь. — Отчего не заходите на наши собрания? Вот сегодня
я сделаю доклад о замечательном поэте, а в среду, через неделю,
прочту лекцию об американской цивилизации. Знаете, в Америке
сейчас происходят чудеса; потолки похищают звуки, все жуют
ароматическую резину, а на заводах и фабриках перед работой орган
за всех молится. Приходите, обязательно приходите.
Тептёлкин солидно поклонился, поцеловал протянутые ручки,
и барышни, стуча каблучками, скрылись в пролёте.