Упрощенная HTML-версия
18
Стойкость ополченцев, их ярость остановила стремительное насту-
пление на Лужском рубеже. Немецкие части тут застряли. Пода-
вленность от первых ошеломляющих ударов прошла. Мы перестали
бояться.
Во время блокады военное мастерство сравнялось. Наши солда-
ты, голодные, плохо обеспеченные снарядами, удерживали позиции
в течение всех 900 дней против сытого, хорошо вооруженного врага
уже в силу превосходства духа.
Я пользуюсь своим личным опытом, думается, что примерно тот
же процесс изживания страха происходил повсеместно на других
наших фронтах. Страх на войне присутствует всегда. Он сопрово-
ждает и бывалых солдат, они знают, чего следует опасаться, как
вести себя, знают, что страх отнимает силы.
Надо различать страх личный и страх коллективный. Послед-
ний приводил к панике. Таков был, например, страх окружения. Он
возникал спонтанно. Треск немецких автоматов в тылу, крик «окру-
жили!» — и могло начаться бегство. Бежали в тыл, мчались, не раз-
бирая дороги, лишь бы выбраться из окружения. Невозможно было
удержаться и невозможно было удержать бегущих. Массовый страх
парализует мысль. Во время боя, когда нервы так напряжены, одно-
го крика, одного труса хватало, чтобы вызывать всеобщую панику.
Страх окружения появился в первые месяцы войны. Впослед-
ствии мы научились выходить из окружения, пробиваться, окруже-
ние переставало устрашать.
Страху противопоказан, как ни странно, смех. В страхе не сме-
ются. А если смеются, то страх проходит, он не выносит смеха, смех
убивает его, отвергает, сводит на нет, во всяком случае изгоняет
хоть на какое-то время. По этому поводу хочется привести одну
историю, которую я слышал от замечательного писателя Михаила
Зощенко.
Незадолго до его смерти в Доме писателя устроили его вечер.
Зощенко был в опале, его не издавали, выступления его были за-
прещены. Вечер его устраивали тайком. Под видом его творческого
отчета. Приглашали по ограниченному списку. Зощенко радовался,