31
— К тебе, Евгенья, голубчик. Выдь-ка…
В двери незнакомый мальчишка-посыльный. Он протягивает
мне большой букет печальных осенних цветов — астр. В букете за-
писка с теплыми словами моих прошлогодних слушателей.
Я не в силах удержаться даже до ухода мальчика. Я начинаю
громко плакать, просто реветь белугой, выть и причитать совсем
по-рязански, так что бабка Авдотья заливается мне в тон, приго-
варивая:
— Да ты ж моя болезная… Да ты ж моя головушка бедная…
Потом бабушка резко прерывает плач, закрывает двери и шепо-
том говорит:
— Отчаянны головушки, студенты-то… Що им за те цветы еще
будеть… Евгенья-голубчик, а я табе що скажу… А ты мене послухай,
хочь я и старая и неученая… Капкан, Евгенья, капкан круг тебе
вьется… Беги, покудова цела, покудова на шею не закинули. Ля-
жить пословица — с глаз долой, из сердца вон! Раз такое дело, надо
тебе отсюдова подальше податься. Давай-кось мы тебя к нам, в сяло,
в Покровское, отправим…
Я продолжаю вслух рыдать, еще не вполне понимая смысл ее
предложения.
— Право слово… Тамотка таких шибко грамотных, как ты, дюже
надо. Изба-то наша стоит пуста, заколочена. А в садочке-то яблони…
Пятнадцать корней.
Я прислушиваюсь.
— Что ты, Авдотья Васильевна? Как же это я все брошу: детей,
работу?
— А с работы-то, вишь, и так выгнали. А детей твоих мы не оби-
дим.
— Да ведь я должна партии свою правоту доказать! Что же я,
коммунистка, от партии прятаться буду?
— Евгенья-голубчик… Ты резко-то не шуми. Я ведь не чужая.
Кому правоту-то свою доказывать станешь? До Бога высоко, до Ста-
лина — далеко…
— Нет, что ты, что ты… Умру, а докажу! В Москву поеду. Бороть-
ся буду…