Упрощенная HTML-версия
27
Когда я сравниваю эти свои переживания периода «прелюдии»
с тем, что довелось вынести потом, с 1937 года до смерти Сталина,
точнее до самого июльского Пленума ЦК, разоблачившего Берию,
меня всегда поражает несоответствие моей реакции внешним раз-
дражителям. В самом деле, ведь до 15 февраля 1937 года я стра-
дала только морально. В смысле внешних условий жизнь моя еще
не изменилась. Еще цела была моя семья. Мои дорогие дети были
со мной. Я жила в привычной квартире, спала на чистой постели,
ела досыта, занималась умственным трудом. Но субъективно мои
страдания этого периода были гораздо глубже, чем в последующие
годы, когда я была заперта в каменном мешке политизолятора или
пилила вековые деревья в колымской тайге.
Чем объяснить это? Тем ли, что ожидание неотвратимой беды
хуже, чем сама беда? Или тем, что физические страдания заглуша-
ют боль душевной муки? Или просто человек может привыкнуть ко
всему, даже к самому страшному злодейству, и поэтому повторные
удары, полученные от страшной системы травли, инквизиции, па-
лачества, ранили уже менее остро, чем при первых встречах с этой
системой?
Так или иначе, но 1935 год был для меня ужасен. Нервы готовы
были сдать. Преследовала настойчивая мысль о самоубийстве.
В этом отношении лекарством (правда, временным) оказалась
для меня трагическая история коммунистки Питковской, разы-
гравшаяся в начале осени 1935 года. Питковская работала в школь-
ном отделе обкома. Это была одна из тех, кто принес в тридцатые
годы все повадки периода Гражданской войны. Та самая, о каких
говорил Пильняк: «Большевики… Кожаные куртки… Энергично
функционировать…» Не могу сейчас вспомнить, как ее звали. Да ее
никто и не звал по имени. Питковская! Ее можно было нагрузить
партработой за четверых, у нее можно было взять деньги без отдачи,
над ней можно было легонько подшучивать. Она не обижалась на
своих. Вот уж кто по-настоящему расценивал партию как великое
братство! Самоотверженная натура, она отягощала свою щепетиль-
ную совесть постоянным чувством вины перед партией. Вина эта
заключалась в том, что муж Питковской — Донцов — примыкал