Упрощенная HTML-версия
29
Еще до Мики, только что переехали жильцы, я удивился, каким
тоненьким голоском заговорил вдруг вихрастый.
— Я их, будьте покойны, уж допеку! — услыхал я дурацкий го-
лос. Вихрастый стоял под галереей, как генерал, и яростно потря-
сал метелкой. Толстуха смотрела с галереи. — Свиньи необразован-
ные! Воздух такой роскошный... самый весенний климат, приятно
на воле чайку попить... и портят всякими нечистотами! Ну, скажи-
те, пожалуйста?!.
— Да как же можно! Самая гигиена начинается... — поддакивала
ему толстуха.
— А льют и льют! А у благородных людей и помоев не может
быть!..
— Какие у нас помои. Дочка у меня образованная, доктора быва-
ют... самые умные разговоры всегда у нас...
— Да я же... Ради бога, не принимайте же на ваш счет... умоляю
вас!.. — расшаркивался вихрастый, возя опорками. — Все мы как
благородные люди, и примите извиняющий поклон за неприят-
ность, и... если вашей барышне какое беспокойство, и за платой не
погонюсь, сгоню свиней! Моя мечта... в моем доме, чтобы только
благородные, как семья! А перед женской красотой я всегда прекло-
няюсь. Имейте в виду... я человек решительный!
Меня возмутила его дерзость. Говорить так о барышне!.. Дурак
истошный!
Фамилия его была Карих, и я одно время думал, что это немец,
пока этот Карих не сдернул меня с забора. Но это случилось раньше.
Он так меня дернул за ногу, что полетел вместе с сапогом, и так ру-
гался, что я сразу понял, какой он немец.
На Карихином дворе и жила она, еще до «Первой любви» и до
истории с кошечкой привлекавшая мои взгляды роскошными каш-
тановыми волосами, распущенными по всей спине, и вязаной бе-
лой кофточкой, чудесно ее обтягивавшей. Лицо же ее оставалось
для меня неуловимым. Но кофточка... Кофточку я давно приметил.
Такие кофточки назывались у нас «жерсей», и это таинственное