Упрощенная HTML-версия
28
Чеботариха зевала, крестила рот: «Ох, господи-батюшка, поми-
луй…»
И смилостивился: какой-то топот и гвалт в сенях — и Урван-
ка впихнул Барыбу. Так оторопел Барыба — увидел Чеботариху
самоё, — что и вырываться перестал, только глаза, как мыши,
метались по всем углам.
Про цыпляточек Чеботариха услыхала — раскипелась, слю-
нями забрызгала.
— На цыпляточек, на андельчиков божиих, руку поднял? Ах,
злодей, ах, негодник! Полюшка, веник неси. He-си, неси, и знать
ничего не хочу!
Урванка зубы оскалил, саданул сзади коленкой — и мигом на
полу Барыба. Закусался было, змеем завился — да куда уж ему
против Урванки-черта: разложил, оседлал, штаны дырявые ми-
гом содрал с Барыбы и ждал только слова Чеботарихина — рас-
праву начать.
А Чеботариха — от смеху слова-то и не могла сказать, такая
смехота напала. Насилу уж раскрыла глаза: чтой-то они там на
полу затихли?
Раскрыла — и оступился смех, ближе нагнулась к напружен-
ному, зверино-крепкому телу Барыбы.
— Уйди-кось, Урван. Слезь, говорю, слезь! Дай поспрошать
его толком… — на Урванку Чеботариха не глядела, отвела глаза
в угол.
Медленно слез Урванка, на пороге — обернулся, со всех сил
хлопнул дверью.
Барыба вскочил, метнулся скорей за штанами: батюшки, от
штанов-то одни лохмоты! Ну бежать без оглядки…
Но Чеботариха крепко держала за руку:
— Вы чьих же это, мальчик, будете?
Еще оттопыривала нижнюю губу, вместо «мальчик» сказала
«мыльчик», еще напускала важность, но уж что-то другое учуял
Барыба.