Упрощенная HTML-версия
19
У Е З Д Н О Е
— — — — —
1. ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНЫЙ
Отец бесперечь пилит: «Учись да учись, а то будешь, как я,
сапоги тачать». А как тут учиться, когда в журнале записан пер-
вым, и, стало быть, как только урок, сейчас же и тянут:
— Барыба Анфим. Пожалуйте-с.
И стоит Анфим Барыба, потеет, нахлобучивает и без того низ-
кий лоб на самые брови.
— Опять ни бельмеса? А-а-ах, а ведь малый-то ты на возрасте,
замуж пора. Садись, брат.
Садился Барыба. И сидел основательно — года по два в классе.
Так испрохвала, не торопясь, добрался Барыба и до последнего.
Было ему о ту пору годов пятнадцать, а то и побольше. Высы-
пали уж, как хорошая озимь, усы, и бегал с другими ребятами
на Стрелецкий пруд — глядеть, как бабы купаются. А ночью по-
сле — хоть и спать не ложись: такие полезут жаркие сны, такой
хоровод заведут, что…
Встанет Барыба наутро смурый и весь день колобродит. За-
льется до ночи в монастырский лес. Училище? А, да пропадай
оно пропадом!
Вечером отец возьмется его бузовать: «Опять сбежал, неслух,
заворотень?» А он хоть бы что, совсем оголтелый: зубы стиснет,
не пикнет. Только еще колючей повыступят все углы чудно
'
го его
лица.
Уж и правда: углы. Не зря прозвали его утюгом ребята-уезд-
ники. Тяжкие железные челюсти, широченный четырехуголь-
ный рот и узенький лоб: как есть утюг, носиком кверху. Да и
весь-то Барыба какой-то широкий, громоздкий, громыхающий,
весь из жестких прямых и углов. Но так одно к одному пригнано,