Упрощенная HTML-версия
18
чая. Напиток крайне горек, пьют его глотками и закусывают соле-
ной рыбой. Он снимает сон и потому в почете у блатных и у север-
ных шоферов в дальних рейсах. Чифирь должен бы разрушительно
действовать на сердце, но я знавал многолетних чифиристов, пе-
реносящих его почти безболезненно. Севочка отхлебнул глоток из
поданной ему кружки.
Тяжелый черный взгляд Наумова обводил окружающих. Волосы
спутались. Взгляд дошел до меня и остановился.
Какая-то мысль сверкнула в мозгу Наумова.
— Ну-ка, выйди.
Я вышел на свет.
— Снимай телогрейку.
Было уже ясно, в чем дело, и все с интересом следили за попыт-
кой Наумова.
Под телогрейкой у меня было только казенное нательное белье —
гимнастерку выдавали года два назад, и она давно истлела. Я оделся.
— Выходи ты, — сказал Наумов, показывая пальцем на Гаркунова.
Гаркунов снял телогрейку. Лицо его побелело. Под грязной на-
тельной рубахой был надет шерстяной свитер — это была последняя
передача от жены перед отправкой в дальнюю дорогу, и я знал, как
берег его Гаркунов, стирая его в бане, суша на себе, ни на минуту не
выпуская из своих рук, — фуфайку украли бы сейчас же товарищи.
— Ну-ка, снимай, — сказал Наумов.
Севочка одобрительно помахивал пальцем — шерстяные вещи це-
нились. Если отдать выстирать фуфаечку да выпарить из нее вшей,
можно и самому носить — узор красивый.
— Не сниму, — сказал Гаркунов хрипло. — Только с кожей...
На него кинулись, сбили с ног.
— Он кусается! — крикнул кто-то.
С пола медленно поднялся Гаркунов, вытирая рукавом кровь с ли-
ца. И сейчас же Сашка, дневальный Наумова, тот самый Сашка, ко-
торый час назад наливал нам супчику за пилку дров, чуть присел