Упрощенная HTML-версия
17
телогрейку, но резким движением плеч он сбросил ее на пол. Внезапно
все затихло. Севочка неторопливо почесывал подушку своим ногтем.
— Одеяло играю, — хрипло сказал Наумов.
— Двести, — безразличным голосом ответил Севочка.
— Тысячу, сука! — закричал Наумов.
— За что? Это не вещь! Это — локш, дрянь, — выговорил Севоч-
ка. — Только для тебя — играю за триста.
Сражение продолжалось. По правилам, бой не может быть окон-
чен, пока партнер еще может чем-нибудь отвечать.
— Валенки играю.
— Не играю валенок, — твердо сказал Севочка. — Не играю ка-
зенных тряпок.
В стоимости нескольких рублей был проигран какой-то украин-
ский рушник с петухами, какой-то портсигар с вытисненным про-
филем Гоголя — все уходило к Севочке. Сквозь темную кожу щек
Наумова проступил густой румянец.
— На представку, — заискивающе сказал он.
— Очень нужно, — живо сказал Севочка и протянул назад руку:
тотчас же в руку была вложена зажженная махорочная папироса.
Севочка глубоко затянулся и закашлялся. — Что мне твоя представ-
ка? Этапов новых нет — где возьмешь? У конвоя, что ли?
Согласие играть «на представку», в долг, было необязательным
одолжением по закону, но Севочка не хотел обижать Наумова, ли-
шать его последнего шанса на отыгрыш.
— В сотне, — сказал он медленно. — Даю час представки.
— Давай карту. — Наумов поправил крестик и сел. Он отыграл
одеяло, подушку, брюки — и вновь проиграл все.
— Чифирку бы подварить, — сказал Севочка, укладывая выиг-
ранные вещи в большой фанерный чемодан. — Я подожду.
— Заварите, ребята, — сказал Наумов.
Речь шла об удивительном северном напитке — крепком чае, ко-
гда на небольшую кружку заваривается пятьдесят и больше граммов