Упрощенная HTML-версия
*
Она была бледной — и все-таки розовой,
Малюткой — с пышными волосами (фр.).
**
Все-таки розовой (фр.).
Elle tait p le — et pourtant rose,
Petite — avec de grands cheveux…
*
Нет, бледности в ней не было никакой, ни в чем, все в ней было —
обратное бледности, а все-таки она была — pourtant rose
**
, и это
своеместно будет доказано и показано.
Была зима 1918–1919 года, пока еще зима 1918 года, декабрь.
Я читала в каком-то театре, на какой-то сцене, ученикам Третьей
студии свою пьесу «Метель». В пустом театре, на полной сцене.
«Метель» моя посвящалась: «Юрию и Вере З., их дружбе — моя
любовь». Юрий и Вера были брат и сестра, Вера в последней из всех
моих гимназий — моя соученица: не одноклассница, я была клас-
сом старше, и я видела ее только на перемене: худого кудрявого
девического щенка, и особенно помню ее длинную спину с полураз-
витым жгутом волос, а из встречного видения, особенно — рот, от
природы — презрительный, углами вниз, и глаза — обратные этому
рту, от природы смеющиеся, то есть углами вверх. Это расхождение
линий отдавалось во мне неизъяснимым волнением, которое я пе-
реводила ее красотою, чем очень удивляла других, ничего такого
в ней не находивших, чем безмерно удивляли — меня. Тут же ска-
жу, что я оказалась права, что она потом красавицей — оказалась,
и даже настолько, что ее в 1927 году, в Париже, труднобольную, из
последних ее жил тянули на экран.
С Верой этой, Вере этой я никогда не сказала ни слова и теперь,
девять лет спустя школы, надписывая ей «Метель», со страхом
думала, что она во всем этом ничего не поймет, потому что меня,
наверное, не помнит, может быть, никогда и не заметила.