Упрощенная HTML-версия
18
и мачеху с ребятишками — папа, как и прежде, пропивал все до
копейки и, следуя вольным законам бродяг, куролесил по свету, не
заботясь о детях и доме.
Кроме Кольки был уже в семье и Толька, а третий, как явствует
из популярной современной песни, хочет он того или не хочет, «дол-
жен уйти», хотя в любом возрасте, на семнадцатом же году особенно
страшно уходить на все четыре стороны — мальчишка не переборол
еще себя, парень не взял над ним власти — возраст перепутный, не-
устойчивый. В эти годы парни, да и девки тоже совершают больше
всего дерзостей, глупостей и отчаянных поступков.
Но я ушел. Навсегда. Чтоб не быть «громоотводом», в который
всаживалась вся пустая и огненная энергия гулевого папы и год
от года все более дичающей, необузданной в гневе мачехи, ушел, но
тихо помнил: есть у меня какие-никакие родители, главное, ребята,
братья и сестры, Колька сообщил — уже пятеро! Трое парней и две
девочки. Парни довоенного производства, девочки создались после
того, как, повоевав под Сталинградом в составе тридцать пятой ди-
визии в должности командира сорокапятки, папа, по ранению
в удалую голову, был комиссован домой.
Я возгорелся желанием повидать братьев и сестер, да, что скры-
вать, и папу тоже повидать хотелось. Бабушка из Сисима со вздохом
напутствовала меня:
— Съезди, съезди... отец всеш-ки, подивуйся, штоб самому эким
не быть...
Работал папа десятником на дровозаготовках, в пятидесяти вер-
стах от Игарки, возле станка Сушково. Мы плыли на древнем, давно
мне знакомом боте «Игарец». Весь он дымился, дребезжал железом,
труба, привязанная врастяжку проволоками, ходуном ходила, того
и гляди отвалится; от кормы до носа «Игарец» пропах рыбой, ле-
бедка, якорь, труба, кнехты, каждая доска, гвоздь и вроде бы даже
мотор, открыто шлепающий на грибы похожими клапанами, непобе-
димо воняли рыбой. Мы лежали с Колькой на мягких белых нево-
дах, сваленных в трюм. Между дощаным настилом и разъеденным