Упрощенная HTML-версия
14
Летчик, увидев Плечевого, расстегнул ремни, высунулся из ка-
бины и крикнул:
— Эй, мужик, это что за деревня?
Плечевой нисколько не удивился, не испугался и, приблизив-
шись к самолету, охотно объяснил, что деревня называется Красное,
а сперва называлась Грязное, а еще в их колхоз входят Клюквино и
Ново-Клюквино, но они на той стороне реки, а Старо-Клюквино, хотя
и на этой, относится к другому колхозу. Здешний колхоз называется
«Красный колос», а тот — имени Ворошилова. В «Ворошилове» за
последние два года сменилось три председателя: одного посадили за
воровство, другого за растление малолетних, а третий, которого при-
слали для укрепления, сперва немного поукреплял, а потом как за-
пил, так и пил до тех пор, пока не пропил личные вещи и колхозную
кассу, и допился до того, что в припадке белой горячки повесился
у себя в кабинете, оставив записку, в которой было только слово «Эх»
с тремя восклицательными знаками. А что это «Эх!!!» могло значить,
так никто и не понял. Что касается здешнего председателя, то он
хотя тоже пьет без всякого удержу, однако на что-то еще надеется.
Плечевой хотел сообщить летчику еще ряд сведений из жизни
окрестных селений, но тут набежал народ.
Первыми подоспели, как водится, пацаны. За ними спешили
бабы, которые с детишками, которые беременные, а многие и с де-
тишками и беременные одновременно. Были и такие, у которых один
ребятенок за подол цепится, другой за руку, вторая рука держит груд-
ного, а еще один в животе поспевает. К слову сказать, в Красном (да
только ли в Красном?) бабы рожали охотно и много, и всегда были
либо беременные, либо только что после родов, а иногда и вроде толь-
ко что после родов, а уже и опять беременные.
За бабами шкандыбали старики и старухи, а с дальних полей,
побросав работу, бежали и остальные колхозники с косами, грабля-
ми и тяпками, что придавало этому зрелищу сходство с картиной
«Восстание крестьян», висевшей в районном клубе.
Нюра, которая все еще лежала у себя в огороде, снова открыла
глаза и приподнялась на локте.
«Господи, — сверкнула в мозгу ее тревожная мысль, — я здесь
лежу, а люди давно уж глядят».