28
Десять часов, скоро будет тревога.
Сегодня весь день артиллерийский обстрел, и сейчас где-то гро-
хает, но это похоже на нашу. А в половине седьмого, когда я сидела
в райкоме, во Дворец пионеров попал арт<иллерийский> снаряд,
и осколок влетел к нам в комнату, разбив стекло. (Я сказала, будто
сидела под этим окном, но я сидела под соседним, — похвасталась,
как дура, — смешное тщеславие.)
Снаряды ложились на площади Нахимсона, это за неск<олько>
домов от нас.
Вчера у меня ночевала Люся, т. к. на Палевском против нашего
дома упал снаряд, и стекла в нашем доме вылетели. В этом доме я
родилась, жила до 20 лет, здесь был Борька, здесь родилась Ирка.
Теперь по нему стреляют.
Ну, как же не будет чувства умирания? Умирает все, что было,
а будущего нет. Кругом смерть. Свищет и грохает…
А на этом фоне — жалкие хлопоты власти и партии, за которые
мучительно стыдно. Н<а>пр<имер>, сегодняшнее собрание.
Хлеб ужасно убавили, керосин тоже, уже вот-вот начнется голод,
а недоедание — острое — уже налицо… Да ведь люди скоро с ног па-
дать начнут!.. Конечно, осажденный город и все такое, но, боже мой,
как же довели дело до того, что Ленинград осажден, Киев осажден,
Одесса осаждена! Ведь немцы все идут и идут вперед, — сегодня на-
печатали, что сдан Чернигов, говорят, что уже сдано [Украи<на>]
Запорожье, — это почти вся Украина.
У нас немцами занят Шлиссельбург, и вообще они где-то под
Детским Селом…
О, неужели же мы гибнем?
Неужели я уже сдалась — иначе, откуда же эта покорная грусть, —
и подобно мне сдались так же тысячи ленинградцев. Эта грусть, эта
томительная усталость, — она и у Коли, и я по глазам вижу — у Яшки,
у многих…
Она еще оттого, что, собственно, ты лишен возможности защи-
щать и защищаться. Ну, я работаю зверски, я пишу «духоподъем-
ные» стихи и статьи — и ведь от души, от души, вот что удиви-
тельно! — Но кому это поможет? На фоне того, что есть, — это же
ложь. Подала докладную на управхоза, который не обеспечивает