Упрощенная HTML-версия
18
и дерется храбро, тем не менее немцы взяли уже Минск, Житомир,
Смоленск, окружают Киев и — Ленинград.
Да, они уже недалеко. Правда, 8–17/VII было, кажется, еще хуже
(именно тогда, когда все паниковали), и отбились.
Хуже всего, что живешь, как в темной бутылке, и ничего толком
не знаешь.
Я думаю, что правда — лучшее оружие против слухов и паники.
Прямой разговор о них, прямой удар по слухам — тоже. Все эти
мои агит-стишки, наша агитация — жалкая кустарщина. Должны
выступать «отцы города», — с открытым, прямым словом, но они
молчат, их как бы и нет… И масса нелепых, почти — да нет, прямо
преступных действий, — к<а>к, например, первая эвакуация детей,
затем — паника, которую подняли управдомы при второй [нашей]
эвакуации, рытье траншей на Ср<едней> Рогатке и т. д. и т. д.
Бездарно-с!
Эх, ну, что тут. Наша вина — мы и расплатимся, в случае чего.
Надо любой ценой побить Гитлера, а там увидим…
Конкретно — мне надо написать тетю Дашу с детьми и брошю-
ру — в течение этих двух дней.
Как-то моя Мусинька? «Неск<олько> дней назад» оставлен
Смоленск — быть может, немцы уже под Москвой?!
18/VIII <1941>
Так неужели же мы гибнем?
Оставлен Николаев и Кривой Рог. Кольцо вокруг Ленинграда,
говорят, сжимается, — они уже довольно давно перешли Мгу. Эваку-
ация в разгаре (увы, видимо, запоздалая!) — вывозят детей, женщин,
кинофабрику; из Детского Cела — скотину и т. д. Женщины не
хотят ехать, — многие, боятся смерти в дороге. Ходят разные слухи, —
о том, что 20 будет страшная бомбежка Л<енингра>да. От Муськи —
ни звука. Я видела, наверное, ее в последний раз тогда на вокзале.
Я никуда не уеду из Ленинграда, разве только в последнюю мину-
ту, — с Армией! По партийной линии — никаких указаний. Видимо,
«актив» удерет, а нас оставят. Ну, и что ж. «Мы должны управлять