Упрощенная HTML-версия
16
С К В Е Р НЫЙ АН Е К Д О Т
— А, пожалуй, хоть и человеколюбие. Я...
— Позвольте-с. Сколько могу судить, дело не в одном этом.
Человеколюбие всегда следовало. Реформа же этим не ограничи-
вается. Поднялись вопросы крестьянские, судебные, хозяйствен-
ные, откупные, нравственные и... и... и без конца их, этих вопро-
сов, и всё вместе, всё разом может породить большие, так сказать,
колебанья. Вот мы про что опасались, а не об одной гуманности...
— Да-с, дело поглубже-с, — заметил Семен Иванович.
— Очень понимаю-с, и позвольте вам заметить, Семен Ивано-
вич, что я отнюдь не соглашусь отстать от вас в глубине понима-
ния вещей, — язвительно и чересчур резко заметил Иван Иль-
ич, — но, однако ж, все-таки возьму на себя смелость заметить
и вам, Степан Никифорович, что вы тоже меня вовсе не поняли...
— Не понял.
— А между тем я именно держусь и везде провожу идею, что
гуманность, и именно гуманность с подчиненными, от чиновника
до писаря, от писаря до дворового слуги, от слуги до мужика, —
гуманность, говорю я, может послужить, так сказать, краеуголь-
ным камнем предстоящих реформ и вообще к обновлению вещей.
Почему? Потому. Возьмите силлогизм: я гуманен, следовательно,
меня любят. Меня любят, стало быть, чувствуют доверенность.
Чувствуют доверенность, стало быть, веруют; веруют, стало быть,
любят... то есть нет, я хочу сказать, если веруют, то будут верить
и в реформу, поймут, так сказать, самую суть дела, так сказать,
обнимутся нравственно и решат всё дело дружески, основатель-
но. Чего вы смеетесь, Семен Иванович? Непонятно?
Степан Никифорович молча поднял брови; он удивлялся.
— Мне кажется, я немного лишнее выпил, — заметил ядовито
Семен Иваныч, — а потому и туг на соображение. Некоторое зат-
мение в уме-с.
Ивана Ильича передернуло.
— Не выдержим, — произнес вдруг Степан Никифорыч после
легкого раздумья.
— То есть как это не выдержим? — спросил Иван Ильич,
удивляясь внезапному и отрывочному замечанию Степана Ни-
кифоровича.