Упрощенная HTML-версия
22
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
и прожгло. Встречаю Залёжева, тот не мне чета, ходит как приказ-
чик от парикмахера, и лорнет в глазу, а мы у родителя в смазных
сапогах да на постных щах отличались. Это, говорит, не тебе чета,
это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фами-
лией Барашкова, и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязать-
ся теперь не знает, потому совсем то есть лет достиг настоящих,
пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во всем
Петербурге хочет. Тут он мне и внушил, что сегодня же можешь
Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе
своей, в бенуаре, будет сидеть. У нас, у родителя, попробуй-ка
в балет сходить, — одна расправа, убьет! Я, однако же, на час вти-
хомолку сбегал и Настасью Филипповну опять видел; всю ту ночь
не спал. Наутро покойник дает мне два пятипроцентные билета,
по пяти тысяч каждый, сходи, дескать, да продай, да семь тысяч
пятьсот к Андреевым на контору снеси, уплати, а остальную сдачу
с десяти тысяч, не заходя никуда, мне представь; буду тебя дожи-
даться. Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору
не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин да на
все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой,
этак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался,
имя сказал, поверили. С подвесками я к Залёжеву: так и так, идем,
брат, к Настасье Филипповне. Отправились. Что у меня тогда под
ногами, что предо мною, что по бокам — ничего я этого не знаю и
не помню. Прямо к ней в залу вошли, сама вышла к нам. Я то есть
тогда не сказался, что это я самый и есть; а «от Парфена, дескать,
Рогожина, — говорит Залёжев, —вам в память встречи вчерашнего
дня; соблаговолите принять». Раскрыла, взглянула, усмехнулась:
«Благодарите, говорит, вашего друга господина Рогожина за его
любезное внимание», — откланялась и ушла. Ну, вот зачем я тут
не помер тогда же! Да если и пошел, так потому, что думал: «Всё
равно, живой не вернусь!» А обиднее всего мне то показалось, что
этот бестия Залёжев всё на себя присвоил. Я и ростом мал, и одет
как холуй, и стою, молчу, на нее глаза пялю, потому стыдно, а он
по всей моде, в помаде и завитой, румяный, галстух клетчатый, —