34
— Я не спросил тебя, — сказал Пилат, — ты, может быть, знаешь
и латинский язык?
— Да, знаю, — ответил арестант.
Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил
по-латыни:
— Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
— Это очень просто, — ответил арестант по-латыни, — ты водил
рукой по воздуху, — и арестант повторил жест Пилата, — как будто
хотел погладить, и губы…
— Да, — сказал Пилат.
Помолчали. Потом Пилат задал вопрос по-гречески:
— Итак, ты врач?
— Нет, нет, — живо ответил арестант, — поверь мне, я не врач.
— Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу
это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не при-
зывал разрушить… или поджечь, или каким-либо иным способом
уничтожить храм?
— Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повто-
ряю. Разве я похож на слабоумного?
— О да, ты не похож на слабоумного, — тихо ответил прокура-
тор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, — так поклянись, что
этого не было.
— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживив-
шись, развязанный.
— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею
клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.
— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил
арестант. — Если это так, ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь ру-
кой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать воло-
сок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
— Так, так, — улыбнувшись, сказал Пилат, — теперь я не сомне-
ваюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по
пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо.
Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские
ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей
тебе приветствия как бы некоему пророку? — Тут прокуратор указал
на свиток пергамента.