Упрощенная HTML-версия
И Г О Р Ь С У Х И Х
3 2
Но на ином уровне, во внутреннем сюжете возникает общая лириче-
ская стихия, которая подчиняет себе голоса отдельных персонажей.
«Вы уехали в Великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь?
Милая моя!.. Заждались вас, радость моя, светик…
Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши
удивительные трогательные глаза глядели на меня, как прежде…
Какие чудесные деревья! Боже мой, воздух! Скворцы поют!..
О, сад мой! После темной, ненастной осени и холодной зимы опять ты
молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя…»
Где здесь служанка, где купец, где барыня? Где отцы, где дети? Ре-
плики организуются в единый ритм стихотворения в прозе. Кажется,
что это говорит человек вообще, вместившая разные сознания
Миро-
вая душа
, о которой написал пьесу герой «Чайки». Но в отличие от ро-
мантически-абстрактного образа, созданного Константином Треплевым
(«Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Напо-
леона, и последней пиявки»), «общая Мировая душа» героев «Вишнево-
го сада» четко прописана в конце XIX века.
Атмосфера: нервность и молчание
Чеховских героев любили называть «хмурыми людьми» (по назва-
нию его сборника конца 1880-х годов). Может быть, более универсаль-
ным и точным оказывается другое их определение —
нервные люди.
Са-
мое интересное в них — парадоксальность, непредсказуемость, легкость
переходов их одного состояния в другое.
Слово «нервный» сравнительно поздно
Появилось у нас в словаре —
У некрасовской музы нервозной
В петербургском промозглом дворе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Крупный счет от модистки, и слезы,
И больной истерический смех,
Исторически эти неврозы
Объясняются болью за всех,
Переломным сознаньем и бытом.
Эту нервность, и бледность, и пыл,
Что неведомы сильным и сытым,
Позже в женщинах Чехов ценил.
Меж двух зол это зло выбирая,
Если помните... ветер в полях,
Коврин, Таня, в саду дымовая
Горечь, слезы и черный монах.