Упрощенная HTML-версия
ЧАСТЬ?ПЕРВАЯ
34
Д’Артаньян сначала принял эти шпаги за фехтовальные рапи-
ры, полагая, что острие защищено. Но вскоре, по некоторым цара-
пинам на лицах участников игры, понял, что клинки были самым
тщательным образом отточены и заострены. При каждой новой
царапине не только зрители, но и сами пострадавшие разражались
бурным хохотом.
Мушкетер, занимавший в эту минуту верхнюю ступеньку, бле-
стяще отбивался от своих противников. Вокруг них собралась тол-
па. Условия игры заключались в том, что при первой же царапине
раненый выбывал из игры и его очередь на аудиенцию переходила
к победителю. За какие-нибудь пять минут трое оказались задеты-
ми: у одного была поцарапана рука, у другого — подбородок, у треть-
его — ухо, причем защищавший ступеньку не был задет ни разу. Та-
кая ловкость, согласно условиям, вознаграждалась продвижением
на три очереди.
Как ни трудно было удивить нашего молодого путешественни-
ка или, вернее, заставить его показать, что он удивлен, все же эта
игра поразила его. На его родине, в том краю, где кровь обычно так
легко ударяет в голову, для вызова на дуэль все же требовался хоть
какой-нибудь повод. Гасконада четверых игроков показалась ему
самой необычайной из всех, о которых ему когда-либо приходилось
слышать даже в самой Гаскони. Ему почудилось, что он перенесся
в пресловутую страну великанов, куда впоследствии попал Гулли-
вер и где натерпелся такого страха. А между тем до цели было еще
далеко: оставались верхняя площадка и приемная.
На площадке уже не дрались — там сплетничали о женщинах,
а в приемной — о дворе короля. На площадке д’Артаньян покрас-
нел, в приемной затрепетал. Его живое и смелое воображение, де-
лавшее его в Гаскони опасным для молоденьких горничных, а под-
час и для их молодых хозяек, никогда, даже в горячечном бреду,
не могло бы нарисовать ему и половины любовных прелестей и
даже четверти любовных подвигов, служивших здесь темой разго-
вора и приобретавших особую остроту от тех громких имен и со-
кровеннейших подробностей, которые при этом перечислялись.
Но если на площадке был нанесен удар его добронравию, то в при-
емной поколебалось его уважение к кардиналу. Здесь д’Артаньян,
к своему великому удивлению, услышал, как критикуют политику,