Упрощенная HTML-версия
27
Семейное счастие
его дела, он морщился своим особенным манером, как будто
говоря: «Полноте, пожалуйста, что вам до этого», — и перево-
дил разговор на другое. Сначала это оскорбляло меня, но потом
я так привыкла к тому, что мы всегда говорили только о ве-
щах, касающихся меня, что уже находила это естественным.
Что также сначала не нравилось мне, а потом, напротив,
сделалось приятно, — было его совершенное равнодушие и
как быпрезрение к моей наружности. Он никогда ни взглядом,
ни словом не намекал мне на то, что я хороша, а, напротив,
морщился и смеялся, когда при нем называли меня хорошень-
кою. Он даже любил находить во мне наружные недостатки
и дразнил меня ими. Модные платья и прически, в которые
Катя любила наряжать меня по торжественным дням, вызы-
вали только его насмешки, огорчавшие добрую Катю и снача-
ла сбивавшие меня с толку. Катя, решившая в своем уме, что
я ему нравлюсь, никак не могла понять, как не любить, чтобы
нравящаяся женщина выказывалась в самом выгодном свете.
Я же скоро поняла, чего ему было надо. Ему хотелось верить,
что во мне нет кокетства. И когда я поняла это, во мне дей-
ствительно не осталось и тени кокетства нарядов, причесок,
движений; но зато явилось, белыми нитками шитое, кокет-
ство простоты, в то время как я еще не могла быть проста.
Я знала, что он любит меня, — как ребенка или как женщи-
ну, я еще не спрашивала себя; я дорожила этою любовью, и,
чувствуя, что он считает меня самою лучшею девушкою в ми-
ре, я не могла не желать, чтоб этот обман оставался в нем.
И я невольно обманывала его. Но, обманывая его, и сама стано-
вилась лучше. Я чувствовала, как лучше и достойнее мне было
выказывать перед ним лучшие стороны своей души, чем тела.
Мои волосы, руки, лицо, привычки, какие бы они ни были,
хорошие или дурные, мне казалось, он сразу оценил и знал
так, что я ничего, кроме желания обмана, не могла прибавить