Упрощенная HTML-версия
День?первый
35
что внутри у меня все горит, — так горят ляжки у шелуди-
вого, когда он перестает их расчесывать. Потом я взглянула
на рыбку и вдруг увидела, что она вся в крови, и вот тут-то
я едва не закричала, что хочу исповедаться.
Антония.
Почему?
Нанна.
Как почему? Я же подумала, что ранила себя на-
смерть. Сую руку себе в устье, вытаскиваю и вижу, что она
такого же цвета, как парадные перчатки епископа. Конеч-
но, я зарыдала, начала рвать на себе волосы, точнее то, что
от них осталось после пострига, — в общем, завела «Плач
на Родосе».
Антония.
Ты хочешь сказать, в Риме; мы же с тобою
в Риме.
Нанна.
Ну, пускай в Риме, если тебе так больше нра-
вится. Но кроме того, что я боялась умереть, я еще ужасно
боялась настоятельницы.
Антония.
А что, ты думала, она тебе может сделать?
Нанна.
Я боялась, что, допытываясь, откуда кровь,
и узнав истинную причину, она велит отправить меня
в тюрьму, связав по рукам и ногам, как мошенницу. Но
даже если не так, даже если б в качестве наказания она
просто приказала мне рассказать обо всем сестрам, — ты
думаешь, этого мало, чтобы заплакать?
Антония.
Конечно!
Нанна.
То есть как «конечно»?
Антония.
Ты свалила бы все на монахиню, которая на
твоих глазах точно так же забавлялась со стеклянной иг-
рушкой, и тебе ничего бы не было.
Нанна.
Да, но ты забыла, что у той не было крови. В об-
щем, что говорить, мое положение было куда хуже. Тем
временем я вдруг слышу, что ко мне стучат. Утерев слезы,
я встаю, со словами «Gratia plena» отворяю дверь и вижу,
что это пришли звать меня на ужин. Но, памятуя о том,