Упрощенная HTML-версия
7
Я
навлеку на себя немало упреков. Но что тут поделаешь? Раз-
ве моя вина, что за несколько месяцев до объявления войны
мне исполнилось всего двенадцать лет? А ведь тревоги и волнения,
выпавшие мне на долю той смутной порой, были такого свойства,
каких в этом возрасте обычно не испытывают. Но поскольку нет
на свете такой силы, что состарила бы нас вопреки природе, то сто-
ит ли удивляться, что я, переживая это приключение, которое и
зрелому-то человеку недешево бы обошлось, вел себя именно как
ребенок? Тут я не одинок. Сверстники мои тоже сохранят об этой
поре иные воспоминания, нежели взрослые. Так что пусть все те,
кого я все-таки раздосадую, просто представят себе, чем была вой-
на для многих и многих юнцов вроде меня: четырьмя годами Боль-
ших Каникул.
Мы жили в Ф***, на берегу Марны. Совместного обучения маль-
чиков и девочек родители мои, в общем, не одобряли. Но что с того?
Чувственность, которая рождается вместе с нами и проявляется на
первых порах еще вслепую, выиграла и там, где, казалось, должна
была проиграть.
Я никогда не был мечтателем. То, что казалось мечтой другим,
более легковерным, мне самому виделось не менее реальным, чем
сыр кошке сквозь закрывающий его стеклянный колпак. Правда,
колпак все-таки существует. Но уж зато стоит ему разбиться —
кошка своего не упустит, даже если его разбили сами хозяева и по-
резали себе руки при этом.
Лет до двенадцати никаких влюбленностей за собой я не припо-
минаю, кроме увлечения одной девочкой, по имени Кармен, кото-
рой я отправил с другим мальчишкой, гораздо младше меня, пись-
мо, где, как смог, выразил свою любовь. Эта любовь казалась мне