Упрощенная HTML-версия
14
Метаморфозы, или Золотой осел
13. Как я это услышал, холодным потом, несчастный, обливаюсь,
все внутренности затряслись, так что сама кровать от беспокой-
ных толчков на спине моей, дрожа, затанцевала. А добрая Пантия
говорит: — Отчего бы, сестра, прежде всего не растерзать его, как
вакханкам, или, связав как следует, не оскопить? — На это Ме-
рое (я отгадал ее имя, так как она подходила к рассказам Сократа)
отвечает: — Нет, его оставим в живых, чтобы было кому горстью
земли покрыть тело этого несчастного. —И, повернув направо Сок-
ратову голову, она в левую сторону шеи ему до рукоятки погрузи-
ла меч и излившуюся кровь старательно приняла в поднесенный
к ране маленький мех, так чтобы ни одной капли не было видно.
Своими глазами я это видел. К тому же, чтобы ничего не опустить
в обряде жертвоприношения, добрая Мерое, запустив правую руку
глубоко, до самых внутренностей, в вышеуказанную рану, вынула
сердце моего несчастного товарища. Горло его от такого удара было
рассечено, и голос, вернее, хрип неопределенный из раны извлекся,
и заклокотал воздух. Затыкая эту разверстую рану в самом широ-
ком ее месте губкой, Пантия сказала: — Ну ты, губка, бойся, в море
рожденная, через реку переправляться! — После этого, подняв
с меня кровать и расставя над моим лицом ноги, они принялись мо-
читься, пока совсем зловоннейшей мочой меня не залили.
14. Как только они переступили порог, как двери встали в преж-
нее положение как ни в чем не бывало, петли заходили, створки
стали одна к другой, болты легли в свои места. Я же как был, так и
остался на полу простертый, бездыханный, голый, холодный, весь
мокрый, словно только что появившийся из материнского чрева,
или, вернее, полумертвый, переживший самого себя, как последыш
или человек, обреченный на виселицу, — я произнес: — Что будет
со мною, когда этот зарезанным обнаружится? Кто найдет мои сло-
ва правдоподобными, когда я буду говорить правду? Должен был
бы звать на помощь, если такой мужчина не мог справиться с жен-
щиной! На моих глазах режут человека, и ты молчишь! Почему же
сам ты не погиб при таком разбое? Почему свирепая жестокость