Упрощенная HTML-версия
22
ТОМ?ПЕРВЫЙ
первопричину, — одним словом, та неведомая мощь, которая, в из-
вестном роде, навязала мне, без моего на то согласия, вышеупомя-
нутый навык, едва ли имела при этом намерения более мрачные,
чем тот премилый и преблагодушный добрячок, к коему я пошел
в услужение и который никогда не вырывает у меня из-под носа —
подсунутую им же — миску с жареной рыбой, в тот самый миг, когда
я, вполне уже войдя во вкус, с отменным удовольствием уписываю
оную рыбу.
О природа, священная и величественная природа! С какою си-
лою наполняют мою взволнованную грудь все твое очарование и
весь твой трепет жизни, — сколь таинственно овевает меня шеле-
стящее твое дыхание! Ночь несколько прохладна, и мне хотелось
бы... но каждый — читающий ли или же вовсе не читающий сии
строки, увы, не сможет постичь все могущество высочайшего мое-
го воодушевления, ибо ему, читателю, или же любому другому че-
ловеку не может быть известно, какой высочайшей точки я достиг,
в какие заоблачные выси я воспарил, взлетел и взмыл! — Собствен-
но говоря, правильнее было сказать — вполз и влез, — но ведь ни
один поэт на свете не считает возможным говорить о ногах своих,
даже ежели он четвероног, как я, грешный; стихотворцы предпо-
читают упоминать о своих крыльях, даже ежели оные крылья от-
нюдь не дарованы им природой, а являют собой лишь хитроумное
приспособление, сооруженное толковым и расторопным механи-
ком. Надо мною небосвод: бездонный звездный купол, весь в заво-
роженно мерцающих лучах полной луны; в серебристо-огненном
сиянии высятся вокруг меня крутые крыши и башни. Все больше и
больше стихает уличный гомон, все тише и тише становится ночь —
надо мною проплывают облака — одинокая голубка, воркуя и как
бы испуская страстные стоны, порхает вокруг колокольни! — Aх! —
что, если бы эта прелестная малютка решилась приблизиться ко
мне? — Во мне явно растет и ширится некое, неведомое мне пре-
жде, волшебное чувство, некое восхитительное сочетание мечты и
аппетита пронизывает все мое существо с непреоборимою силою!
О, ежели бы невинная горлица сия приблизилась ко мне, — я при-
жал бы ее крепко-накрепко к моему уязвленному любовью сердцу,
и никогда, никогда не отпускал бы ее больше! Ах, изменница, она
возвращается в голубятню и покидает меня, сидящего на крыше,
в полнейшей безнадежности! Увы, до чего же редка в наши скуд-
ные, закоснелые, безлюбовные времена истинная симпатия душ!
Так неужели же прямохождение на двух ногах является чем-
то настолько величественным, что некий род, именующий себя