Упрощенная HTML-версия
9
и Каплан сразу начал жадно и много рисовать все,
что видел вокруг, заполняя набросками альбом за
альбомом.
Серия «Ленинград» — одно из самых порази-
тельных и пронзительных признаний в любви, ка-
кие знает мировая культура. Это одновременно и
любовь-прощание и любовь-воспоминание, лю-
бовь-надежда и любовь-покаяние. Эмоциональ-
ные переживания были столь сильны, что худож-
ник долгое время не в силах был расстаться с этой
темой и продолжал работать над ней до середины
1950-х годов.
Первые листы были созданы и напечатаны в Лен-
изо (1944), продолжение, названное «Восстановле-
ние Ленинграда» (1945–1946), — в Художественном
фонде, как и следующая серия «Пейзажи Ленингра-
да» (1947–1949). Серии сразу же становились широ-
ко известными. Каплан с гордостью писал в своей
автобиографии в 1953 году, что его автолитографии
находятся в двадцати музеях страны — в Государ-
ственном Русском музее, Государственном музее
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, в Ки-
еве, Харькове, Минске, Ташкенте, Ашхабаде, Баку,
Курске, Омске, Хабаровске, Ульяновске, Астрахани
и других городах .
Границы городского пространства, в котором
постоянно пребывал художник, очертить нетруд-
но. Между улицей Чайковского, где жил Каплан,
и улицей Герцена (ныне Большая Морская), где
в помещении ЛОСХа он работал в литографской
мастерской, всего несколько километров. Но это
центр Ленинграда, и за его пределы Каплан прак-
тически не выходил. Нет изображений, связанных
с Петроградской стороной или Васильевским ост-
ровом, с далекими Нарвской и Московской застава-
ми или Охтой. Перебирая многочисленные листы,
легко проследить ежедневные маршруты автора,
идущего то по набережной Невы, то вдоль Мойки,
или по каналу Грибоедова, или по Фонтанке выхо-
дящего на Невский проспект. Однако Летний сад,
бывший особой привязанностью художника, Кап-
лан старался пересечь при любой возможности и
как можно чаще.
Все, что он видел вокруг, все наблюдения, отра-
женные в набросках и претворенные в законченные
композиции, помогают представить, что более все-
го интересовало художника. Ему хотелось уйти от
известного величественного, классического образа
Петербурга-Ленинграда, созданного его предшест-
венниками, прежде всего мастерами «Мира искус-
ства»—А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере, М. В. Добужинским,
А. П. Остроумовой-Лебедевой. Интонация их произ-
ведений была хорошо знакома, любима, но—иная,
ЦГАЛИ. Ф. 78. Оп. 5. Д. 84.
поскольку безвозвратно изменилось время. Каплан
вернулся в город, переживший смертельный ужас и
невосполнимые потери. Эту атмосферу невозмож-
но придумать; для того чтобы ее воспроизвести, ее
нужно было вспомнить.
Для рассказа о возрожденном Ленинграде было
выбрано единственно правильное и необходимое
черно-белое колористическое решение, потому что
такова была изначально траурная тема—художник
посвящал свои первые листы погибшим друзьям.
Эта нота передается зрителю, поэтому так волнует
каждый сюжет, так глубоко задевает за душу каж-
дая композиция.
Ленинградские листы в самом деле очень похо-
жи на «печальную сказку», по выражениюМ. Ю. Гер-
мана, от которой невольно щемит сердце. Мотивы
снегопада, дождя или призрачного света белой ночи
повторяются постоянно. Реалии уходят на второй
план, и, несмотря на то что художник изображает
подчеркнуто прозаические действия—ремонт во-
допровода, канализации, троллейбусных путей и
прочие необходимые для жизни города вещи, все
происходит в мареве снега или дождя. Возникает
как будто видимость, как будто реальность. Вспо-
минаются слова Каплана о «реальности условного»,
оставшиеся в его памяти с 1920-х годов, времени
знакомства с обэриутами, с Д. Хармсом. Молодые
авангардисты тогда объявили себя «создателями
нового ощущения жизни и ее предметов». Каплан
в полной мере проникся этим «новым ощущением»
в послеблокадном Ленинграде, где многое казалось
немыслимым, невозможным, нереальным. И вправ-
ду, Каплана могло коснуться «дыхание» старых дру-
зей, которое он всегда ощущал...
См.:
Сурис Б. Д.
Неизвестное об известном // Борис Сурис.
СПб., 2003. С. 124.