В начале было Слово

В тихом переулке меж двух соборов – Троицким и Никольским – невысокий, по-настоящему питерский дом. Встреча на пороге, теплые тапочки, мелькнувший кошачий хвост, глиняный чайник на кухне, запах яблочных корзин – я в квартире семьи Мишиных. Аполлинария, или просто Полина – дочь Андрея Мишина, скульптора и искусствоведа, чьи работы выставлены в Государственной Третьяковской галерее, хранятся в частных коллекциях в России и за рубежом. Совместные проекты папы и дочки – соединение скульптуры и каллиграфии.

Комната Аполлинарии – девичья светелка, посередине выдающийся агрегат. Как им пользоваться? Странный станок. Высокий потолок, множество икон, книги и блокноты вразнобой, вереница чугунных утюгов. «Коллекционируешь?» – спрашиваю. «Нет, просто они мой стол держат», – так начинается наш разговор.

А что обычный человек знает о каллиграфии, кроме стереотипного представления о качестве почерка? По словам Аполлинарии, это, прежде всего, визуальное восприятие мастером буквы, потом – слова, и наконец, текста целиком. Рассказывая о своем деле, она радужно улыбается, перебирая невидимые фигуры в руках, будто прикасается к тексту, пытается ощутить его содержание и вобрать форму.

Полина, ты папина дочка?

Конечно. Но то, чем я занимаюсь, это не от папы и не от мамы. Здесь какая-то другая связь. Кстати, папа в творчестве суровый.

А ты какая?

Не знаю, я пока начинаю, ищу что-то. Но то, что я сейчас делаю, уже более цельно, чем раньше. А у папы сразу видно, что это он.

Кто и где учил тебя азам каллиграфии?

В приличное место я всё никак не могла поступить и вообще уже никуда не хотела, но папа буквально за руку привел меня в институт декоративно-прикладного искусства, к заслуженному художнику России Яхнину Олегу Юрьевичу, он стал мои наставником. ИДПИ – негосударственный ВУЗ и, несмотря на совершеннейшую «невыстроенность», это действительно очень творческое место. То, что я там получила от своих учителей, я бы не получила больше нигде: не смогла бы получить ту свободу, и одновременно меру ответственности, меру любви. Эта свободная организация дает возможность организму расти. К нам очень трепетно относились педагоги. Я училась у Яхнина, Кабанина, Петровского…

А ты знала как применить свой талант?

Я защитилась, спускаюсь по лестнице, навстречу поднимается человек и дает мне визитку – Алексей Леонидович Захаренков, генеральный директор издательства «Вита Нова». Говорит: «А приходите к нам». Вот я и пришла. И однажды смело заявила, что хочу сделать Евангелие от Марка. А я только закончила институт – у меня ни опыта книжного, ничего нет! В итоге добавила робко: «Давайте, я буду делать, а вы будете смотреть». И я делаю эту книгу уже 5 лет.

Станок выглядит грандиозно. Но как им пользоваться? И что такое офорт? Расскажи об этом.

Сначала делается металлическая доска: изображение наносится, процарапывается специальной иглой. В офортном смысле доской называют печатную форму или плату – это лист металла, покрытый кислотоупорным лаком. Затем доску помещают в кислоту, где вытравляется металл в открытых от лака областях. Получившаяся форма забивается печатной краской, далее печать на влажной бумаге под давлением – таким образом краска переходит на бумагу.

Чем тебя привлек этот процесс?

Это алхимия, сознание такое.

Ты сделала много необычных работ. А как у каллиграфа, у тебя, в частности, происходит выбор книги?

Все начинается с текста. Кому говорю, что работаю с Евангелием, смотрят квадратными глазами. Но ведь если писать книгу, нужно, чтобы она была большая и вечная. Выбор-то у нас невелик. Например, Ветхий Завет – это история рода, человеческих отношений и отношений человека с Богом. Читаешь, и начинается процесс понимания, осознания, просеивания. Оказывается, что это интересно.

Чем же тебя привлекло Евангелие от Марка?

В издательстве тоже удивились, думали, что возьму от Иоанна. Все Евангелия разные, каждому какое-то одно будет ближе. А причин моего выбора много. Первая – хитрая: Евангелие от Марка самое короткое. Оно написано для людей, не имеющих базы – в нем нет сложных вопросов, не содержится слишком трудных тем. Следующая причина: мне симпатично имя Марк. И еще у «Марка» все время добавляется «же» к слову – получается такая живая речь, которая мне нравится.

В чем уникальность твоего проекта?

Мне хотелось написать Евангелие на двух языках, я так с детства привыкла. Это на самом деле очень удобно, потому что церковно-славянский – язык, который открывает другие грани, культурные связи, гибкость с одной стороны, и в то же время четкую конструкцию и понимание русского языка.

Я все свела и закончила проект в 2013 году. И мне уже нужно было сдавать книжку в издательство, а в голове мысль: «Что-то мне не нравится как она выглядит, надо все ударения, цифры – номера цитат и хвосты покрасить красным». Потом мне мой товарищ-каллиграф сказал: «Твоя работа близка к иконе, а в иконе все должно быть натурально. Почему у тебя искусственное золото? Поработай с натуральным». Этим я сейчас и занимаюсь. Пишу 11 экземпляров, каждый в ручном кожаном переплете, где подлинные офорты, каллиграфия, выполненная шелкографией. Получилось 155 страниц – текст и 104 картинки. Долгая история.

Действительно, не быстро. А нет желания начать что-то новое?

Конечно, хочется. Но когда ты остаешься один на один с текстом, открываешь на любой странице и читаешь, читаешь и думаешь. Это еще и сильный стресс, идет поиск ключа – как ты решишь эту книгу.

Что такое ключ?

Когда начинаешь работать с текстом, он тебя за собой ведет. Сначала я думала, что у меня книжка будет из абстрактных символов, а она получилась совсем другой. У Евангельского текста много отсылок: из начала в конец, из конца в начало, и мне нужно было решить чисто пластическую задачу, чтобы в одной главе не было слишком много повторений. Потом смотрела на текст – в какую геометрическую форму он ложится. У меня много ромбов, квадратов, кругов – все формы что-то означают. Так сначала были сделаны все картинки, потом книга была отписана.

Как ты шрифт выбираешь?

Я пишу 2-3 шрифтами. Меня потрясают люди, которые копаются в шрифтах. В институте нас учили писать по буквам, а в 2008 году я побывала на мастер-классе Андреа Вундерлих. Она преподает в воскресной школе в Германии, приехала в Санкт-Петербург на первую выставку каллиграфии. Так вот, что меня поразило: Андреа сказала, что нужно писать слово. Просто есть разные навыки и разные задачи письма. И потом у меня хорошая позиция: я не художник, я каллиграф. Могу спрятаться. А вообще для меня шрифт – это прикладная каллиграфия.

А какой ты каллиграф?

У меня есть друг, каллиграф из Норвегии, Бас Влам. Он организовал Международную выставку каллиграфии, из России пригласил меня и Виталия Шаповалова. Объяснил так, что у нас есть «национальный запах». Виктор Борисович Шкловский тоже писал, что искусство – это запах. Есть твое ощущение себя в культуре. То, чем я занимаюсь, это конечно моя культура, дань традиции, моей семье, роду. Когда я взялась за Евангелие, вообще об этом не думала, а потом стало все вместе собираться. Я была в Нарьян-Маре, там, где был Пустозерск. Мне показали книжки староверов, которые они сами писали. Это родные вещи.

Расскажи, как ты делаешь иллюстрации?

Отталкиваюсь от буквы, от текста. С Евангелием был еще такой момент. Я родилась в Екатеринбурге, как-то поехала туда и зашла в музей Невьянской иконы. Это был шок – передо мной стояла моя Родина. Настоящая Родина, культура, искусство. Моя Родина – Невьянская икона. Это поздняя старообрядческая икона, аскетичная, строгая, с яркими цветами. Она восходит к русским письменам: размер в пядь. У меня так же сделаны иллюстрации, но тогда я об этом не знала. На меня там смотрели образы, это было невероятно. Я ходила, ходила и поняла, что хочу перенести икону в свою книгу – надеть на нее каллиграфическую ризу. Это все сильно повлияло на мою книжку и заставило по-другому на нее взглянуть.

А с художественной литературой тебе хотелось бы поработать?

Мне хотелось бы много чего сделать с художественной литературой. И я делала. Из того, чем довольна, – маленькая книжка Иосифа Бродского «Письма римскому другу». Я и сейчас работаю с текстами Бродского. Еще хотела бы сделать Замятина, но у меня нет ключа. Художественная литература меня очень привлекает, но вот сравнить Евангелие и Достоевского… тут выбор прост. Как-то потихоньку выстраивается такая вертикаль.

Тогда какую еще книгу ты хочешь сделать?

Очень хочу сделать Псалтырь. Потрясающая книга. Конечно, с ней большое счастье работать. Красивый, глубокий, умный, вдохновенный текст.

Понятно, что о тебе, как о каллиграфе, рассказывают твои работы. А какой ты человек?

Я счастливый человек. Хотя у меня бывают тяжелые периоды уныния. Но зачем быть несчастным? Понимаешь, человек несчастен, когда он не знает, что у него все хорошо. Большинство людей, которые впадают в депрессию, ничего действительно страшного не видели. Странную вещь скажу. Сейчас детей пытаются оградить от ужасов, от некрасивой правды. Говорят: «Ты еще маленький». А это глубоко неверно, нужно быть честным. И когда ты видишь, не отводишь взгляд, тебе не закрывают глаза на страдания, ты вырастаешь счастливым человеком. Парадокс: большинство ребят, воспитанных в достатке, становятся несчастными. Потому что не ищут смысл. А чтобы расти, нужна вертикаль. Могу сказать, что для меня вертикаль одна – это Бог. Сложные вопросы учат находить простые ответы.

беседовала Катерина Шмель