Барочная необъятность мира-сада, в котором природа и культура перетекают и врастают друг в друга, сочеталась у нее с особого рода «игрушечностью», присущей рококо (ведь и в петербургской архитектуре эти два стиля сливаются). Тяга к невиданному, к над- и сверхчеловеческому — с особого рода метафизическим юмором. Острейшее чувство собственного «я» — со способностью мгновенно входить в чужое сознание, в чужую речь. Визионерство — с ясным рациональным умом. В каком-то смысле Шварц была не только петербургским поэтом, но и поэтом, воплотившим в себе противоречия петербургского космоса.

Шварц соединила традиции, на первый взгляд бесконечно далекие: Маяковский, Цветаева — и Кузмин; Рембо — и комедия дель арте; духовные стихи — и цыганский романс. Она сумела сплавить их в совершенно новое единство и создать новый для русской литературы тип поэта. И я думаю, что ее влияние на будущее развитие поэзии будет не только непосредственным, проявляющимся на уровне интонации и образов. Великие поэты делятся на «закрывающих» и «открывающих». Например, Бродский был «закрывающим», как в свое время Блок. Шварц, скорее всего, открывает новые пути. Впрочем, это не самое важное. Важнее всего то, что без нескольких десятков ее стихотворений — а это очень, очень много! — наш язык теперь немыслим.

В творчестве Шварц была сильна и победительна, несмотря на обостренный трагизм многих своих строк. В жизни она часто была уязвима, неловка. В ней была некоторая отчужденность человека, погруженного в никогда не прерывающуюся внутреннюю работу. Этой работе была подчинена вся ее жизнь, особенно в последние годы. Она редко без необходимости выходила из дома, избегала публичности, не высказывалась по общественным вопросам. Свободное время она посвящала чтению, домашним животным, без которых ее квартира была немыслима (последним ее товарищем был крошечный китайский пес Хокку), беседам с не слишком многочисленными друзьями. Тем интереснее ее обращение к судьбе поэта, который жил совсем иначе. Та барочная «избыточность», полнота существования, которую Шварц обрела в своем творчестве, Габриэле Д’Аннунцио — любимцу публики, солдату и политику, любовнику и авантюристу — была присуща в жизни, в реальном посюстороннем бытии.

Полностью реализовав свой дар в поэзии, Елена Шварц отчасти пожертвовала ради этого своими возможностями прозаика. Лишь несколько юношеских рассказов, повесть «Взрывы и гомункулы» и автобиографические эссе поздних лет напоминают нам об этих незаурядных возможностях. И еще — вот эта предсмертная книга, великолепный образец шварцевской прозы, гибкой, лаконичной, полной тонкой иронии: один из последних подарков, сделанных нам ушедшим в вечность Мастером.