Упрощенная HTML-версия
22
И. Ф. Богданович
Царевну пусть везут на самую вершину
Неведомой горы, за тридесять земель,
Куда еще никто не хаживал досель,
И там ее одну оставят на судьбину,
На радость и на скорбь, на жизнь и на кончину».
Такой ответ весь двор в боязнь и скорбь привел,
Во всех сомнение и ужас произвел.
«О праведные боги!
Возможно ль, чтобы вы толико были строги?
И есть ли в том какая стать,
Чтоб Душеньку навек чудовищу отдать,
К которому никто не ведает дороги?» —
Родные тако все гласили во слезах;
И кои знали всяки сказки,
Представили себе чудовищ злых привязки
И лютой смерти страх
Иль в лапах, иль в зубах,
Где жить ей будет тесно.
От нянек было им давно небезызвестно
О существе таких и змеев и духов,
Которы широко гортани разевают,
И что при том у них видают
И семь голов, и семь рогов,
И семь иль более хвостов.
От страхов таковых родные возмущались;
Потом, без дальних слов,
Завыли множеством различных голосов;
Царевну проводить до места обещались
И с нею навсегда заранее прощались.
Не знали только, где была бы та гора,
К которой Душеньку отправить надлежало;
Оракул не сказал, или сказал, да мало,
В которой стороне? Далече ль от двора?
В какую там явиться пору
И как зовут такую гору?
Синай, или Ливан, иль Тавр, или Кавказ?
И кои в Душеньке высокий разум чтили,
Догадываясь, мнили,
Что должно ехать ей, конечно, на Парнас.
Они наслышались, что некоторы музы
Имели с ней союзы;
Что Душенька от них училась песни петь
И таинства красот парнасских разуметь;
Но те, которые историю читали,
Противу предлагали,